В основу этой статьи легло нетнографическое¹ исследование обсуждений деревенского варианта выживания в случае глобальной катастрофы. Основным источником стали интернет-площадки (форумы, сайты, группы в социальных сетях) русскоязычных выживальщиков (коллективная идентичность на базе ожидания катастрофы и подготовки к выживанию в ней) – откуда взято и обозначение ключевого для этой статьи понятия “Домик-в-Деревне” (и его сокращенное обозначение “Д-в-Д”), – где деревня интерпретируется как средство спасения в случае катастрофы. Кроме того, я привлекаю материалы очных интервью о современном понимании сельскости, где также затрагивалась эта тематика. В конце статьи проанализированы результаты ненамеренного эксперимента, позволившего автору и нескольким студентам оказаться наблюдателями внутри описываемой ситуации (отъезда в сельскую местность во время и по причине кризиса весны 2020 г.). Наконец, возвращаясь к форумам выживальщиков, мы анализируем их опыт переживания в селе пандемии, интерпретируемый как проверка сельской модели выживания.

Первоначальным стимулом к размышлениям о селе как спасении послужило упоминание о перемещении (возвращении, переезде) из города в деревню в биографических интервью, собранных в 2018–2019 гг. Переезд в сельскую местность люди описывали как способ пережить трудности и тревоги 1990-х годов. “Мы когда-то, в общем, просто ради детей в первую очередь поехали. В первую очередь, чтобы детей растить в деревне, на свежем воздухе”, – рассказывает жительница Москвы, многодетная мама, музыкант; ее семья в 1991 г. купила дом в деревне, где жил дед отца семейства. Покупка деревенского дома имела и некоторые идеологические основания, как это было в те годы среди многих воцерковленных, традиционалистски настроенных горожан:

И его (отца семейства. – <em>Т.Щ.</em>) тоже, кстати, вот эта идея о том, что там только можно пережить тяжелые времена, она его как бы очень сильно зацепила. Он там даже сделал такой погреб. Кроме подвала специального он сделал прям погреб метра на полтора вглубь, где можно все это класть. Он нашел такое место, в котором все есть рядом – и вода, и глина… он постоянно говорит: “Представь, вот, что-нибудь случится. У тебя отключат воду. И что ты там будешь, не знаю, на 13 этаже делать”. Да хоть бы и на первом (ПМА 2020: А-ва, 1964 г.р.).

Экономический кризис 1990-х годов стимулировал интерес жителей мегаполиса к обустройству в сельской местности. Возвращались в деревню и недавние сельчане, в молодости уехавшие в город учиться и работать. В д. Юловка Дальнеконстантиновского р-на Нижегородской обл. я разговаривала с местной жительницей в доме ее мужа. Сама она родилась и выросла в д. Осиновка (ныне заброшенной), работала в Нижнем Новгороде и приехала в Юловку (в дом мужа) после выхода на пенсию в 1994 г.: “Здесь покой дорогой”, – говорит она мне. –“А там (в Нижнем Новгороде. –<em> </em><em>Т.Щ.</em>) я сейчас и жить-то боюсь – то взрывают; я говорю: “Господи, страх! Жить-то страшно в городе, погляди – могут подорвать и все”. Не-ет. Я там щас даже вот не могу” (ПМА 2019: В.И. С-ва, 1939 г.р.).

Концепт “село-спасение” задает не только образ, но и модель функционирования села, его реконструкции как института в урбанистической схеме (где город – норма). Село теперь производит не только аграрную продукцию, культурные традиции, этнические образы, но и выживание, самую жизнь в ситуации, когда она подвергается наибольшей угрозе. Вокруг идеологии спасения/выживания, как и в целом вокруг футурологии катастроф, сформировалась социокультурная среда, которая, в частности, актуализирует и идею села-спасения в коллективных представлениях и практиках. Обсуждения сельского эскапизма в этой среде проанализируем более подробно. Перед нами стоит задача выявить социальный проект (отношения, порядок взаимодействий, функционирование институтов), артикулируемый в рамках дискурса выживания/спасения, и, возможно, обнаружить сведения о потенциале влияния этого проекта на реальные практики, социальные структуры современного села либо его образные репрезентации.

<h1><strong>Выживальщики и препперы: </strong><strong>идентичность</strong><strong>, субкультурный капитал, дискурсивное сообщество</strong></h1>

В центре нашего внимания люди, для которых тема выживания в кризисе служит основой коллективной идентичности: их самоназвание – “выживальщики”, реже используется самоопределение “препперы” (от англ. <em>p</em><em>repper</em><em> –</em> тот, кто готовится). В США принято терминологически различать выживальщиков (<em>survivalist</em><em>s</em>), чей девиз “выжить любой ценой”, и тех (<em>preppers</em>), кто желает наилучшим образом подготовиться к кризису преимущественно за счет создания запасов всего необходимого, обустройства хранилища и убежища, освоения навыков выживания в городе, сельской местности и дикой природе, а также приемов самообороны. Русскоязычные выживальщики используют оба самоназвания практически как синонимы.

Определение термина <em>survivalists</em> в социологическом плане неочевидно. А. Тапиа предлагает рассматривать эту среду как субкультуру (<em>Tapia</em> 2003: 289–290), относя понятие субкультуры “к любой группе людей в рамках культуры, которая формирует способ поведения, включающий некоторые доминирующие черты этой культуры и некоторые ее особенности, не обнаруживаемые больше нигде в обществе” (<em>Tapia</em> 2003: 289)². Важной характеристикой субкультуры в этом понимании является ее свойство служить областью порождения значений вокруг культурных объектов. Определяя среду выживальщиков как культуру “патриотического ополчения”, А. Тапиа идентифицирует три маркера ее специфики: страх перед дезинтеграцией “старого мирового порядка”, вера в вероятный апокалипсис и недоверие правительству. Исследователь прослеживает связь этих представлений с христианской верой во Второе пришествие.

Д. Дрезнер (<em>Drezner</em> 2014) рассматривает выживальщиков (в одном контексте со сторонниками прав на гражданское оружие) как носителей особого менталитета, когда в ситуации кризиса любой “другой человек в мире мгновенно становится либо ресурсом, который нужно использовать, либо угрозой, которую нужно устранить” (<em>Drezner</em> 2014: 241), и с такой установкой часто связано желание иметь бункер, минные заграждения и другие средства защиты. Надо сказать, что темы бункера и самозащиты актуальны и среди отечественных выживальщиков, однако значительно более детализированно обсуждаются бегство (“драп”) и создание запасов: субкультура развивает на нашей почве скорее эскапистские, нежели агрессивные проекты. В качестве стороннего наблюдателя я бы определила выживальческое движение как специфический стиль потребления, который поддерживает довольно развитый рынок туристического, “тактического” (экипировка в стиле милитари) и <em>edc</em>-снаряжения (от англ. <em>e</em><em>very </em><em>d</em><em>ay </em><em>c</em><em>arry</em> – носить каждый день). Среди самых известных и многолюдных русскоязычных интернет-площадок, где происходит общение на темы выживания и выживальщиков, оказались форумы любителей оружия, охоты, туризма и магазинов снаряжения (раздел “Катастрофы и выживание в кризисных ситуациях” на оружейном портале Guns.ru; раздел “Выживание” в его архиве; сайт и форум “Выживай.рф” и др.). Впрочем, такого рода потребительское поведение остается довольно мощным фактором генерации коллективной идентичности и солидарности.

<em><strong>Соб.</strong></em>: По-моему, препперство, – говорю я человеку, который только что два часа рассказывал мне о выживании, – это такая модель потребления: он начинает закупаться… – Он начинает погружаться в этот мир, – поправляет меня собеседник. – Это отдельный мир. Это люди из другого мира. У каждого свой мир, но это – другой мир. Вот у алкашей свой мир. У выживальщиков свой мир. У бизнесменов свой мир (ПМА 2020: М1, 35 лет).

Это самоопределение указывает, скорее, на субкультуру. Однако мой собеседник не спешит признать себя выживальщиком, т.е. прямо не подтверждает соответствующую идентичность:

<em><strong>Соб.</strong></em>: Вот Вы себя считаете выживальщиком? – Нет Вот если, конечно, идеологически, то, я не думаю, что я такой уж профессионал великий. <em><strong>Соб.</strong></em>: Но тем не менее идея выживания – она интересна Вам? – Она очень мне интересна. Она выгоняет самого меня в дискомфорт… Ты вытаскиваешь свою шкуру – в дискомфорт помещаешь. И ты прокачиваешься (Там же).

Артикулируется мотив преображения себя – улучшения, развития качеств своего тела – как достижения. Похоже, что мужчина опасается преувеличить свой “профессионализм” в выживании, но подтверждает интерес и погруженность в “мир”, который считает своим; можно предположить, что в этом мире идентичность недостаточно принять, ее должны признать другие, она воспринимается как достижение – достигаемая идентичность или субкультурный капитал (<em>Thornton</em> 1995). Как всякий социальный капитал, капитал субкультурный может конвертироваться в другие виды “выгоды”: например, некоторые люди, такие как мой собеседник, водят группы в походы “на выживание”/“с элементами выживания” ради авторитета (развития социального капитала) либо для получения небольшого дохода (этот вариант обсуждается на форумах как “коммерциализация”). Конвертации субкультурного капитала в иные виды “выгоды” сопутствует и распространение идеологии выживания на самые разные среды (реконструкторы, туристы, краеведы, в последние годы – представители IT-отрасли и др.). Идентичность, связанная с выживанием, не изолирована: на интернет-форумах выживальщиков есть люди, известные как (нео)язычники, страйкболисты, охотники, инструкторы по туризму, спасатели, поисковики и др., причем их практики вписываются в дискурс выживания, а выживальческая тематика включается в актуальную проблематику перечисленных групп. В этом отношении выживание – диффузный дискурс, проникающий в разные социальные группы.

А.Д. Олмстед определяет выживальщиков как досуговое парамилитарное (военизированное) движение, для участников которого характерен интерес к таким сферам, как парашютный спорт, боевые искусства и оружие (<em>Olmsted</em> 1988). Если обратиться к российским реалиям, то офлайн-деятельность, связанная с развитием навыков (и идентичности) выживания, проходит в рамках разнообразных групп и институтов (поисковые отряды, стрелковые клубы, туристические неформальные сообщества и коммерческие фирмы, неоязыческие объединения, экопоселения и т.п.), где выживальческая среда как бы растворяется, становясь невидимой. Фактически эту среду, актуальные для нее темы и коллективную идентичность в видимой форме представляют именно онлайн-площадки. Поэтому мы и сосредоточили внимание на интернет-коммуникациях и выбрали для своей работы нетнографический метод. Информативность материалов форумов показали исследования выживальческого движения в США (см., напр.: <em>Kabel</em><em>,</em><em> </em><em>Chmidling</em> 2014; <em>Campbell</em><em> </em><em>et</em><em> </em><em>al</em><em>.</em> 2019). Я рассматриваю русскоязычных выживальщиков как сообщество, объединенное общим способом артикуляции тематики катастроф и выживания в случае их возникновения. Они формируют футурологический дискурс, который разворачивается главным образом в интернете, где участники коммуникации представлены своими аккаунтами: сетевым именем, репутацией, знаниями и способами их репрезентации. Реальность сообщества (ситуации, конструируемые в рамках выживальческого дискурса) лежит в будущем, т.е., скорее, виртуальна. Значимые взаимодействия в настоящем/прошедшем времени и физическом пространстве (потребительские практики, адаптивные упражнения – жизнь в селе, походы и тренировки) переопределяются как проекция будущего – в терминах “подготовки”, т.е. их значимость зависима от структур артикуляции будущего. Это позволяет нам рассматривать виртуальные площадки не только как средство коммуникации в среде выживальщиков, но и как средство генерации самой этой (дискурсивной) среды.

<h1><strong>Нет</strong><strong>н</strong><strong>ография русскоязычного общения о выживании</strong><strong> </strong><strong>в деревне</strong></h1>

<p>Объектом исследования стали 11 посещаемых и известных площадок (форумов и групп) в русскоязычном сегменте интернета³, где проходит общение, на наш взгляд большей части тех, кто интересуется темой выживания в кризисной ситуации, и где представлена (прямо артикулирована) идентичность “выживальщиков”. Были отобраны ресурсы, которые целиком посвящены выживанию или содержат соответствующие рубрики, в т.ч. разделы или достаточно объемные тексты о перемещении в сельскую местность. Также критериями отбора стали: многочисленная (от нескольких сотен до нескольких сотен тысяч зарегистрированных пользователей) аудитория, длительная (первые сообщения написаны в 2004–2013&nbsp;гг.) и продолжающаяся до сего дня активность.</p>

На форумах выживальщиков обсуждают три главных модели выживания в катастрофе: в городе, в дикой природе, в сельской местности. Для целей настоящего исследования мы отобрали тексты и обсуждения, посвященные последней модели.

“Домик-в-Деревне” – это эскапистский проект, базирующийся на представлении о невозможности выживания в городе после того, как будет разрушена инфраструктура. В докризисный период “Д-в-Д” реализуется как одна из стратегий <em>препперства</em> (подготовки, создания запасов на случай кризиса), состоящая в обустройстве деревенского дома в качестве будущей базы на случай бегства из города. Эта стратегия ориентирована на автономное выживание (но не только индивидуальное, может планироваться и автономное сообщество), независимое от поставок извне. В этом смысле она противостоит идеологии общества потребления, в то же время сама парадоксальным образом формируя особую потребительскую культуру.

<em><strong>Традиции.</strong></em><em> </em>Опрос на сайте “Гнездо параноика”, проведенный его администратором, показал, что в центр сюжета выживания почти половина опрошенных помещает “Д-в-Д” как базу для автономной жизни вдали от цивилизации (<em>Малик</em> 2018). Концепт деревни-спасения базируется на нескольких источниках культурных образцов. Первый из них – модель поселения-убежища, заимствованная из американской субкультурной и масс-культурной (фильмы, литературные произведения) традиций. В русскоязычных сообществах она получила название Джокервиль (по местной легенде, от сетевого имени одного из пользователей – Джокера, который эту модель предложил). Однако основатель сайта “Гнездо параноика” заметил, что точно скопировать комплекс американского выживальщика (бункеры на собственном участке, свободное владение оружием и т.п.) в российских реалиях вряд ли возможно. В качестве других образцов этого проекта называют: практический опыт деревенских жителей, их советы; “традицию” в целом; опыт религиозных замкнутых сообществ (упоминаются “секты”, старообрядческие скиты, поселения мормонов, кришнаитов, неоязычников, последователей Виссариона и т.д.) и партизанских отрядов времен Второй мировой войны. Все эти варианты конкурируют с теоретическим конструктом Джокервиля, фактически вытесняя его.

Нельзя не учитывать и еще один фактор. Теоретические <em>проекты</em> переселения в деревню в форумных обсуждениях конкурируют с актуальным опытом тех, кто уже купил дом и живет в селе (на сайте “Гнездо параноика” таких особенно много), и тех, кто имеет опыт сельской (в детстве, на даче) жизни вне контекста выживания. Опыт сельской жизни позволяет наращивать субкультурный капитал: активно давать советы по жизнеобеспечению, обустройству, взаимодействию с сельскими жителями и властью на местах. Эти советы вносят вклад в формирование образа деревни и корректировку обсуждаемых планов переселения. Если же говорить о реализации, то чаще всего она сводится к покупке деревенского дома и развитию его по образцу дачи, с периодическим посещением, реже – фермерского хозяйства. Препперство реализуется через формирование запасов и созданию автономной системы водо- и теплоснабжения, иногда строительство “бункера” (подземных хранилищ и укрытий). Дачная традиция – едва ли не самый влиятельный источник культурных образцов, питающих мифологическую схему спасительного “Д-в-Д”, а в еще большей степени ее практическую реализацию.

<em><strong>Сельскость как объект сохранения в запас.</strong></em> Этнографический подход диктует нам способ прочтения анализируемых текстов в перспективе ключевых представлений порождающей эти тексты среды. Понимание смысла перемещения в сельскую местность должно выстраиваться в рамках дискурса препперства: препперы запасают средства жизнеобеспечения, надеясь перенести их отсюда, из благополучного времени, и сохранить для использования во время катастрофы. Деревенский дом в этом контексте имеет двоякий смысл. Первый – как место хранения материальных запасов – лежит на поверхности. Но есть и второй: сама деревня, деревенская жизнь с ее порядком доступа к ресурсам и типом социальных отношений также становится объектом запаса. В мирное время многим она не так уж и нужна: “Я вот приобрел домик в Воронежской области. Теперь не знаю, что с ним делать. Деньги-то зарабатываю всё равно в городе” ( <a target=_blank href="https://vk.com/id674955"><em>Ден Давыдов</em></a> <a target=_blank href="https://vk.com/topic-38598449_33522497?post=17219">2016</a> ). Покупка домика в деревне в рамках выживальческого дискурса – это не столько потребление, сколько запас, <em>с</em><em>хрон</em><em> </em>(отложенное потребление). Что же именно запасают (какие качества, приписываемые деревне), что считают необходимым приватизировать, сформировать, накопить и сохранить?

Ключевой элемент конструкта “деревня-спасение” базируется на оппозиции ее городу. Модель катастрофы в футурологии выживания – это прежде всего отключение городской инфраструктуры (поставок тепла, воды, продуктов). Селу приписывается другой <em>порядок доступа к ресурсам</em>: вода из колодца или реки, печное отопление и дрова из леса, еда, добываемая своими силами (огород, рыбалка, охота, собирательство) – все это, предполагается, может обеспечить себе сам выживальщик, независимо от внешнего контроля через технологии или социальные институты общества потребления. “Деревня (село)” означает переход системы жизнеобеспечения в сферу личного контроля.

Вместе с тем возможность добыть ресурсы самому должна быть также “запасена” (обеспечена заранее) через покупку земли, устройство колодца и сам выбор места для поселения. Проектируется два способа сохранения контроля над ресурсами: через местоположение и через право (собственности). Обсуждая факторы доступности ресурсов, зависящие от природных (наличие реки, леса) условий, участники редко затрагивают институциональные (контролируемые социально) условия доступа. Исходят ли они из того, что в случае катастрофы никакие институты действовать уже не будут (но собственность сохранится)? Впрочем, представление об отсутствии или слабости институтов контроля в сельской местности актуально уже в “мирное время” (так в дискурсе выживания обозначают период до кризиса),

<em>Заброшенность, пустота, вакуум власти</em><em> </em><em>–</em> важный элемент конструкта “село-спасение”, также производный от оппозиции городу – “Вавилону” (генерирующему контроль). Характерна популярность на форумах и в соцсетях концепта “заброшенная деревня”. Рассказывают о “заброшках”, где будто бы обитают “сектанты, зэки и бомжи”, выращивающие запрещенные растения и ведущие натуральное хозяйство. Очевидно, что “заброшенность” здесь – указание на отсутствие контроля, а не жителей. Рассуждают о “пустых” деревнях – в смысле, близком концепции “пустоты” Д. Дзеновска (<em>Dzenovska</em> 2019). В описаниях критериев выбора места для “Д-в-Д” заброшенность (отдаленность, труднодоступность) деревни выступает, скорее, положительным маркером. Пользователь Бородач рекомендует «найти два типа населенных пунктов ( “вымершие” или “вымирающие” …): 1. те, в которых осталось 1-2 человека всего – то есть последние. 2. те, которые “осиротели” недавно, в этом году и на картах еще не обозначены как ликвидированные» (Бородач 2012). Другой пользователь купил несколько домиков “в глухой деревне на стыке двух областей, вдали от трасс. Как правило, что со стороны своей области – глушь, что со стороны другой такая же” ( <a target=_blank href="https://popgun.ru/memberlist.php?mode=viewprofile&u=272530&sid=52265c8d975d5c74cc85660a23052c50">Sancho62</a> 2017). Деревня, в которой будет домик выживальщика, в рамках описываемой идеологии <em>должна</em> быть заброшенной (свободной от контроля).

Считается, что присутствие власти в деревне (как, впрочем, и вообще в сельской местности) уже и сейчас минимально: “Да какая милиция в деревне, ПОМы давно сократили, участковые один на десять деревень, так что в деревне щас только своими силами” (Dipweb 2018). На базе представления о деревне как зоне свободы конструируется основная социальная модель “Д-в-Д” – <em>автономное </em><em>выживани</em><em>е</em>. “А вот эта вот идея лично Вам пришла – про домик в деревне? Или потом Вы с кем-то обсуждали?” – спрашиваю я у своего собеседника, всерьез интересующегося темами выживания.

Да. Мне кажется, идет от того, что больше самостоятельности… свободы! Значит, свобода от магазинов… Нужно прийти к тому, чтобы мы перестали использовать магазины. Все свое. Хранение в погребе, организовать таким образом, чтобы все годами хранилось. Чтобы ничо не портилось. Сыры, колбасы копченые, вяленые. Рыбалка чтоб была рядом. И добывать эффективно – не надо с удочкой – сетями (ПМА 2020: М., 35 лет).

С другой стороны, отсутствие или слабая активность власти на местах обсуждается препперами и как один из факторов, затрудняющих адаптацию переселенца. Выясняется, что место официальных структур контроля занимают неформальные: деревенские драки, кражи, личные знакомства и связи. Пользователь в блоге на сайте “Выживай.рф”, описывая опыт урегулирования границ своего участка, замечает, что “бюрократия и бумажная волокита в деревне еще сильней чем в городе, и это всё усугубляется, если вас не знают лично, иногда в таких вопросах фактор личного знакомства с местными чинами имеет решающее значение” (<em>Степной</em> 2015). Речь идет о неэффективности государственных институтов и частичном замещении их институтами неформальными (личные связи). Драка тоже переопределяется и по мере вхождения выживальщика в сельскую жизнь предстает уже не как стихия, а как объект неформального контроля. Пользователь K/B пишет, как во время новогодних празднований “местные парни чего-то не поделили, подрались немножко, но сосед Серега сказал, что это нормально. Подерутся, потом выпьют и опять друзья. Но даже драку там мужики местные контролировали на мой взгляд, дали немножко пар выпустить, потом растащили всех в момент” (K/B 2013). “Пустота” (вакуум власти), предполагавшаяся на уровне проекта, по мере его реализации заполняется в ходе столкновения с местными институтами. На форумах предлагаются различные формы адаптации (через родственные, дружеские, трудовые, обменные отношения с местными жителями) как часть проекта выживания; это все тоже своеобразный “запас” – социальный капитал, подготавливаемый на случай кризиса.

Какого рода капитал следует запасать, зависит от футурологической модели деревни. Как будет функционировать власть в случае катастрофы? В рамках выживальческого мифа формальные институты в городе приобретают репрессивный характер (вооруженные патрули, заградительные кордоны и лагеря беженцев). В отдаленном Джокервиле они исчезают, а их место занимают разнообразные вооруженные люди – от мародеров, посягающих на запас выживальщика, до “представителей новой демократии” (Nail116 2013). Производные от этой модели – социальные структуры, которые предлагается сформировать самим выживальщикам: “бригада размером с роту”, лучше всего из мужиков, имеющих опыт службы в силовых структурах и “способных тяжелым взглядом и добрым рыком застроить ропщущую деревенскую толпу… только такие и смогут рулить на волнах хаоса” ( <a target=_blank href="http://deadland.ru/user/bruja677">bruja677</a> 2011). Эффективность носителей неформальной власти (по праву силы), полагают участники обсуждения, позволит им по завершении периода анархии “и самим пристроиться к новой власти или принять участие в ее формировании” (vova230 2014), т.е. события катастрофы рассматриваются как возможный социальный лифт. Продолжая рассуждать в перспективе препперства, можно предположить, что адаптация к предполагаемому относительному “безвластию” деревни в мирное время позволит подготовиться заранее к жизни в условиях катастрофы: сформировать запас необходимых навыков – “накоплений” социального опыта.

<em>Местное сообщество</em> участники обсуждений описывают в терминах социального расслоения и локальной солидарности, базирующейся на родственных связях (“каждый сват или брат”) и на разделяемом знании, например связанном с добыванием необходимых ресурсов: “У местных все есть, они достают все через друг друга, потому что сжились годами. А ты как (нецензурно). В городе я все это куплю…” (Andruha 2015). Оборотной стороной локальной солидарности является исключение “чужаков”, которое реализуется в вытеснении их из системы циркуляции знания, а также в кражах и порче их имущества, драках (впрочем, последнее некоторые выживальщики считают начальной ступенью интеграции).

Локальная солидарность настолько сильна, а выстраиваемая граница так надежна, что интеграция в сельскую среду представляется участникам обсуждений затрудненной и маловероятной. Тем не менее большинство из них считает необходимым “как-то вливаться”, в качестве средств интеграции предлагают развивать востребованные на селе знания (медицинские, технические, компьютерные), навыки (напр., ремонта техники), а также современные методы сельского хозяйства. Удачная их реализация может стать базой для роста социального капитала и “определить ваш деревенский статус на многие годы” (см.: сайт “Выживай.рф”). Средствами интеграции могут стать обмен услугами или другими ресурсами, участие в разговорах, несмотря на то что вопросы сельских жителей некоторыми воспринимаются как слишком приватные. Даже небольшое продвижение к статусу “свой” (пусть и в сравнении с приехавшими позже) расценивается как важный запасаемый ресурс, поэтому говорят, что “Д-в-Д” нужно готовить как можно раньше, задолго до катастрофы.

<em>Социальн</em><em>ые связи </em>(значимые личные отношения участников проекта) в рамках проекта выживания – еще одна запасаемая ценность. Цель – сохранить семью и/или дружеские связи, т.е. самый минимум того социального капитала, которым обладает преппер в мирной жизни. Мы наблюдали, правда, единичные попытки повысить свой посткризисный статус, конвертировав в него докризисные достижения. Так, пользователь Степной на сайте “Выживай.рф” призывает накапливать знания и навыки (медицинские, технические), дефицитные на селе, поскольку потом, после крушения прежнего мира, можно будет их применить: “То как вы сделаете свою работу может определить ваш деревенский статус на многие годы вперед” (<em>Степной</em> 2015). Это попытка пронести через бутылочное горлышко кризиса часть своего культурного капитала, чтобы конвертировать его в социальные (статус, авторитет), да и в материальные (услуги как средство обмена) ресурсы. Другой пользователь собирается накапливать дефицитные в данной местности товары, также пригодные для конвертации.

Однако в том, что касается социальных отношений, стандартным вариантом является их минимализация при переселении в “Д-в-Д”. Посмотрим, в каком составе собираются туда переселяться участники интернет-дискуссий. Основные варианты: выживальщик + семья; несколько дружественных семей (встречались варианты от 2–3 до 5–8); мужская (по преимуществу) “группа единомышленников” (семьи должны будут присоединиться позже). В обсуждениях были заявлены проекты кооперации выживальщиков уже на этапе покупки дома и участка, предлагался даже выкуп целой деревни. Пользователь imbris на форуме “Сохрани себя сам” ратует за создание объединения из трех-четырех семей (2011 г.). Его комментаторы замечают, что нужно уже в мирное время поочередно ездить туда и обслуживать дом по графику, предлагают оставить на постоянное жительство одну семью, которая занимается фермерством, а остальные компенсируют ей материально затраты на обустройство; один комментатор отметил утопичность этого проекта из-за вероятности конфликтов (imbris 2019). В группе выживальщиков “Схрон” сети “ВКонтакте” предлагали устроить “кооператив выживальщиков”, планируя выкупить вскладчину деревню и сочетать общие коллективные работы (посадка, уборка), общие затраты на энергообеспечение (ветрогенератор) с разделением труда (каждый, наряду со стандартными сельхозработами, выполняет еще специализированные функции: технические, медицинские, ремесленные и др.), что обеспечило бы натуральный обмен, взаимную заинтересованность, а тем самым сплоченность (MrAlex 2011). На сайте Deadland (“Мир после конца света”) обсуждали перспективы создания “клана единомышленников” на базе сельского проекта: автор поста сообщил, что вместе с друзьями выкупил пять домов в деревне и приглашал к нему присоединиться (Дядя Вася 2010). Тут же он пишет о постройке в деревне большого дома на восемь семей с общей системой жизнеобеспечения (скважина, канализация, генераторы, гаражи и техника). Предложение другого пользователя – составить план и прикинуть стоимость (вклад каждого участника) – не нашло понимания, что заставляет предположить утопичность этого проекта. Впрочем, тут же откликнулась группа – восемь мужчин с семьями, готовых ехать из Москвы, чтобы “развивать деревню”. О дальнейшей судьбе этих поселений после 2010 г. нам ничего не известно, поскольку на форуме больше сообщений о них не появлялось.

Кооперация предлагается не столько для распределения трудовых обязанностей (многие как раз резко выступают против “колхоза”), сколько в целях разделения затрат на покупку дома (или всей деревни) и – в будущем – в целях обороны. В описываемой среде есть общее убеждение, что в одиночку не выжить – не отбиться от мародеров. Этим участники обсуждения и обосновывают необходимость заранее сформировать группу, способную к самообороне (должно быть несколько владеющих оружием и специальными навыками мужчин). Обороноспособность – это еще один запасаемый ресурс. Она и определяет желаемую социальную структуру проекта выживания.

Соображениями готовности к обороне обосновывают и необходимость вступать в <em>кооперацию с местными</em> жителями. «Одному не сдюжить. Хоть обо**ись. Всё больше думаю о том, что надо “вливаться” в остатки социума. ДОЛОЙ ЭТУ ВАШУ УЕДИНЁННОСТЬ. Это путь во смерть. ЛЮБОЙ... Мало-мальски “прожженный” мародер, уничтожит ваш мирок...» (Толстый 2011). При этом в качестве запасаемого ресурса выступают социальные связи в сельском сообществе, а родственники в деревне – особая ценность, поскольку это облегчает интеграцию:

Надо не только вырастить урожай, но и суметь его спрятать. Здесь важнее всего иметь социальные связи среди местного населения, пока не стал своим в деревне, выжить будет не легче чем в городе. Обворуют, спалят запросто. Имея родственные и дружеские связи в деревенской местности, можно туда переместиться в сложный момент (ИскателИ 2011).

В обсуждениях таких проектов упоминаются факторы, определяющие их утопичность (низкую вероятность реализации): отсутствие точного плана, неправильная оценка необходимых затрат, неурегулированность интересов и возможные конфликты внутри сообщества (как в рамках семей, так и между ними). Распад же коллективных проектов в обсуждаемых примерах вырождается в модель индивидуальной/семейной дачи. Следует, однако, принимать в расчет еще один фактор. Социальная структура выживальческой группы проектируется на базе представлений о внешней социальной среде в ситуации кризиса: вакуум власти; население частично вооруженное, частично запуганное; недостаток ресурсов; беженцы и мародеры. Исходя из этих представлений формируется состав, численность, размещение и распределение власти в сообществе. Как это все будет функционировать в мирное время? Судя по обсуждениям, актуальны разногласия, связанные с необходимостью переносить бытовой дискомфорт, трудовые нагрузки, подчиняться координаторам проекта и т.п. Все это при попытках реализации оборачивается конфликтами и распадом группы. Отсюда и возникающие время от времени у участников обсуждений предположения об утопичности проекта. Катастрофический мир будущего они пытаются конструировать в настоящем. Расхожая фраза выживальщиков: “[Ж]дешь БП – получишь БП” (БП – аббревиатура, указывающая на нецензурное обозначение грядущего конца света). Эффект утопизма возникает, как мы полагаем, от переноса кризисных конструкций социальности в повседневность, попытки рутинизирования их – хотя само обращение к теме кризиса есть сопротивление повседневности и рутине. Опыт переселения, артикулируемый на форумах, в некоторых случаях запускает процесс деконструкции мифологической схемы проекта “Д-в-Д”.

<em>Дезурбанизация: миграция и формы мобильности. </em>Конструкт села как спасения базируется на проекте бегства из города – миграционной стратегии дезурбанизации, запускающей целый ряд форм мобильности, таких как сельский туризм. Упоминавшийся выше вологодский походник рассказывает:

Какая существует практика в мире: ты приезжаешь в какое-то поселение уже готовое, да? И встаешь там в палаточном режиме, две-три-четыре-пять-шесть недель, живешь, общаешься с соседями, смотришь, как они: нравятся тебе? Какой у них образ жизни, к какой секте они принадлежат, так сказать. Вы выбрали. Сначала выбрали – юг, север, запад, восток. Потом выбрали точку на карте: какой-то город, область, регион. По каким-то понятным для Вас причинам – экопоселение или просто деревню – не важно. Хоть дачный поселок. Встаете в палаточном режиме, знакомитесь с их бытом, культурой… вместе встаете и начинаете строить – смотря что, какие условия для Вас при… Есть ли у Вас наличие одного миллиона рублей, чтобы домик возвести тут же (ПМА 2020: М1, 35 лет).

Проект развития “своего” (личного подсобного, фермерского) хозяйства как способ добиться контроля ресурсов для жизнеобеспечения конкурирует с собственно эскапистским проектом бегства:

Может быть, оно и хорошее дело, но это долго вот развивать. Нужно найти человека, который уже от пяти лет и выше работает. А ты пока там окупишься… Если ты решил заякориться – тогда можно. А вот если ты хочешь там… свободы, если ты кочевник – то нафиг тебе это нужно. А если ты земледелец – то пожалуйста. Тут или кочевник, или земледелец – выбирай (ПМА 2020: М1, 35 лет).

Автономия опять оказывается под вопросом, и это еще один фактор утопичности всего проекта. Впрочем, те, кто все же обосновался и завел хозяйство, иногда находят возможность сохранить автономию. Мой вологодский собеседник описывает такой случай из практики своих знакомых:

Выкупает какое-то сообщество участок... Может, у кого-то есть, они начинают продавать. Построят дом и говорят (другим горожанам, знакомым): “Ребята, не хотите? Мы вам продаем участок, и начинаете жить; там у нас есть конь, лощадь, производство сыра”. Местные (про них. –<em> </em><em>Т.Щ.</em>) говорят: “Да вот, тут есть какие-то там, живут, мы у них покупаем медик, сырок, там, яички – они там живут”. И всё; это как люди из другого мира (ПМА 2020: М1, 35 лет).

Подведем итог. Чем же может обернуться мифология выживания в деревне для самой деревни? Если говорить конкретно о субкультурной среде, репрезентированной на упомянутых ресурсах, то она формирует свою стратегию дезурбанизации, оказывающую влияние на: 1) активность на рынке сельской недвижимости (новые предпочтения – интерес к домам в отдаленных деревнях, выкуп целых деревень, координация с уже существующими поселениями бывших горожан, напр., экопоселением); 2) сельский и экстремальный туризм – поездки по деревням с целью присмотреть домик; 3) миграцию – переселение в деревню горожан семьями или группами на постоянное жительство; 4) развитие рынка стройматериалов и обмен услугами в области сельского строительства и ремонта; 5) стиль потребления – подготовку запасов на случай катастрофы путем завоза необходимого из города или развития подсобного хозяйства; 6) дружеские, соседские, другие локальные или внелокальные (село – город) структуры сотрудничества (взаимопомощи, обмена, торговли).

<h1><strong>Непреднамеренный эксперимент</strong></h1>

Эта статья была задумана осенью 2019 г., а весна 2020 г. предоставила возможность оказаться внутри описываемой ситуации: я была в своем сельском доме на российском Северо-Западе, когда объявили о необходимости самоизоляции; в такой же ситуации оказались и некоторые студенты. Мне передали составленные по моей программе самоописания (свои или родственников) три студента из СПбГУ и один из МГУ. Таким образом, в моем распоряжении оказалось пять (включая мое) самоописаний опыта переживания кризиса в сельской местности (в Новгородской, Московской и Ленинградской областях). Их авторы – люди двух поколений: трое (две девушки и молодой человек) в возрасте около 20 лет и двое (женщины) – 61 и 62 лет. Самоизоляция проходила в дачном (1 случай), коттеджных (3) поселках и в деревне (1) – но сами авторы определяют эти локусы как сельскую местность. Никто из авторов не относит себя к выживальщикам, и мы можем сравнить их опыт и описания ситуации с артикулируемыми на выживальщицких ресурсах, где сообщения о переживании кризиса в сельском доме появились уже с весны (как только была объявлена самоизоляция), ситуация с коронавирусом стала рассматриваться как облегченная версия настоящей катастрофы (“…не более чем репетиция к моменту, когда появится реальный БП-вирус” [Arty 2020]), а первые же сообщения медиа о пандемии послужили сигналом к реализации проекта “<em>драпа</em> в Джокервиль” (“Я еще до объявления этого карантина спокойно переехал с семьей в свой Дж[окервиль], так и жили на свежем воздухе и не надо заклеивать было общедомовую вентиляцию как делали в муравейниках” [Arkan137 2020]). Пользователь oshutov реализовал также программу создания запасов:

В марте сего года, где-то за две недели до начала “самоизоляции” мы свалили всей семьёй в загородный дом. Небольшой, деревянный, сто км от города, есть вода, печка, баня. Вывезли из дома (городского. – <em>Т.Щ.</em>) всё: одежду, лекарства (закупали много), <em>зопасы</em>, оружие, патроны, снарягу, детские игрушки, книжки, учебники итд итд. Неделю вывозили. <em>Зопасов</em>, по расчетам, должно было хватить на полгода. Потом ездили и докупали (курсив мой. – <em>Т.Щ.</em>) (oshunov 2020).

Пользователь Medved075 представляет опыт самоизоляции как эксперимент: “Этой весной на даче засел, провел эксперимент – просто от скуки и для ротации <em>зОпаса</em>”. Эксперимент показал, что использование тушенки, запасенной в 2010 г., своей картошки, зелени, сныти и других дикоросов обеспечило относительно автономное существование семьи в течение 50–60 дней (Medved075 2020).

В целом опыт самоизоляции в “Д-в-Д” большинство выживальщиков оценивают позитивно, отмечая, что “Джокервиль в рамках 6 соток в этом году доказал свою эффективность” (Кабаныч 2020), а коронавирусные ограничения послужили стимулом задуматься о приобретении домика в деревне или о возобновлении проекта (тех, кто начал в нем разочаровываться). Владельцы загородных домов стали планировать усовершенствования, нацеленные на превращение дачи в убежище-Джокервиль. Во-первых, необходимо было пополнить, обновить запасы продовольствия, а иногда и соорудить для них специальные помещения: “…построить отдельно стоящий гараж или сарай с бункером на 4 человека” (Алексей 2020). Во-вторых, создать большие запасы воды в расчете на зимнее пребывание (когда не работает летний дачный водопровод). В-третьих, заняться обустройством автономного энергообеспечения (солнечные батареи, бензогенератор). В-четвертых, усилить защищенность домика от посягательств: поставить железную дверь, оконные решетки и т.д. Судя по интересу к обсуждению подобных мер, опыт самоизоляции способствовал актуализации проекта выживания “Д-в-Д”: вначале переопределению дачи в Джокервиль, а в перспективе и ее физическое преобразование.

Надо сказать, что отъезд из городов оказался актуальной реакцией на пандемию не только в среде выживальщиков. Как я уже писала, ее продемонстрировали студенты – авторы самоописаний (и их семьи): все трое отмечают, что перемещение в сельскую местность было именно результатом определения ситуации как кризисной:

Решение было принято сразу всеми членами семьи и было единогласно. Сигналом послужили сообщения в СМИ и известия от моего брата, который в данный момент живет в Австрии. На момент начала карантина у них, в Вене, ограничения действовали уже вовсю, и как-то стало очевидно, что до нас это все тоже дойдет в скором времени (ПМА 2020: Ж1, 20 лет).

Все авторы самоописаний отметили в период самоизоляции заметное увеличение численности жителей в своих поселках, т.е. загородные домики оказались наиболее востребованы хозяевами именно в кризис. Специальных запасов на такой случай никто из них не создавал, но тут все сделали расширенные закупки. Молодая петербурженка, переживавшая самоизоляцию вместе с семьей в коттеджном поселке на Валдае, описала и кризисную трансформацию жилищ: «Некоторые из местных жителей, однако, укрепляют погреба, переделывают их в “бункеры”, мы настроены более спокойно и таких действий не предпринимаем» (ПМА 2020: Ж2, 20 лет). “Запасы”, “защита” становятся значимыми принципами в обустройстве сельского дома. Означает ли все это начало процесса перехода населения (и власти, о чем говорилось выше), а также жилого пространства в особое кризисное состояние?

<em>Изменение в функционировании органов власти </em>отметили как выживальщики, так и не принадлежащие к этой среде наблюдатели, отразилось оно и в прессе. Губернатор Новгородской области отметил увеличение в регионе числа временных жителей – “дачников”. На его страничке “ВКонтакте” появилось обращение к населению, датированное 30 марта: “Я уже поставил такую задачу главам муниципалитетов, но хотел бы обратиться и к жителям: если вы обнаружили проживающих рядом с собой незнакомых людей, то просьба сообщать о них по телефону 112 или главам поселений, главам районов” (<em>Никитин</em> 2020). Региональная пресса размещала тревожные новости с указанием количества “иногородних” граждан, прибывших в область. В областной печати публиковались заявления официальных лиц по поводу ограничений, накладываемых на передвижение легкового транспорта с номерами других регионов. В системе административного контроля, таким образом, была актуализирована граница между местными и иногородними как разными категориями населения. Основанием для разграничения “свои–приезжие” вначале стало наличие/отсутствие регистрации в регионе, позже стали принимать во внимание и документ о наличии недвижимости на территории региона – по нему собственники “Д-в-Д” получали, например, право передвижения автотранспортом, хотя все еще с некоторыми ограничениями. Новгородские кордоны по самоописанию одной из студенток выглядели так: “На перекрестках стоят патрули ДПС, которые останавливают машины с московскими и питерскими номерами, расспрашивают, как давно находимся в Новгородской области, потом с миром отпускают” (ПМА 2020: Ж2, 20 лет).

В Ленинградской области, как и в соседней Новгородской, также были введены ограничения. Губернатор объявил, что

с 31 марта вводится ограничение передвижения граждан по региону. Так, жителям районов можно будет перемещаться в границах муниципального района или городского округа, в котором они прописаны… Гости Ленобласти, приехавшие на дачи, должны находиться в границах городского округа или населенного пункта, в который они прибыли (<em>Дрозденко</em> 2020).

Мой опыт самоизоляции в новгородской деревне включает некоторое удивление по поводу изменившегося режима функционирования местной администрации. Мы жили уединенно, т.к. в нашем конце деревни других жителей не было. В начале апреля к нам в дом приехали глава сельского поселения и сотрудница полиции – участковый, с которыми мы познакомились впервые за восемь лет. В качестве “иногородних” (формулировка из распоряжений губернатора) мы оказались под подозрением как возможные носители инфекции.

Нас проанкетировали (относительно сроков и цели приезда), записали паспортные данные и порекомендовали не общаться с местными жителями. “Можно ли пригласить тракториста вспахать огород?” – уточнила я. – “Нельзя!” По распоряжению областной администрации “иногородние” должны были соблюдать двухнедельный карантин. И хотя к моменту визита этот срок уже истек, мы все еще оставались под подозрением. В кризисной ситуации власть обнаружила себя, причем совсем иначе, чем в докризисное время.

Изменившееся поведение представителей местной власти отметили и на форумах выживальщиков. Пользователь ermac описывает опыт своих друзей, проживающих в труднодоступной горной местности в 56 км от ближайшего населенного пункта:

Там отродясь госорганов не было, как построились. А тут весной короновирус начался, и в один прекрасный день нарисовался урал с солдатиками и врачами, “А кто такие, а почему не учтены, а все на анализы”. И амба. А это не БП, это так, главе района долбануло что чтоб заразы не было карантин ввести. И весь джокервиль в труднодоступном горном районе закончился сразу (ermac 2020).

Нам здесь важно отметить, что проявление интереса со стороны властей, по мнению участников обсуждения, разрушает миф Джокервиля как надежного убежища в отдаленном месте. “Пустота” в смысле вакуума власти оказалась также мифом “мирного времени”. В кризисной ситуации власть подтвердила свое существование, а Джокервиль – утопичность.

В описаниях самоизоляции отмечается и изменение режима функционирования неформальных институтов. Студентка, самоизолировавшаяся в Новгородской области (на Валдае) вместе со своей семьей, пишет:

Заметно выросло количество людей в деревне, пожалуй, это единственное изменение, которое я заметила. На себе мы не испытали подозрительности местных жителей, хотя охранники (коттеджного поселка. – <em>Т.Щ.</em>) рассказывали нам, что на Валдае не жалуют “гостей” из Петербурга и Москвы, даже стучат на них администрации (ПМА 2020: Ж2, 20 лет).

Обычно информация о соседях не выносится за пределы локальной среды, администрация вовлекается в соседские отношения только в случае конфликта. Остается предположить, что кризисная трансформация (неформальных институтов вообще или только соседства?) аналогична конфликтной. Возросшую подозрительность сельчан отметила и женщина 62-х лет, уехавшая на время самоизоляции из Санкт-Петербурга в Ленинградскую область: она вспоминает разговоры в очереди и сообщения на местном сайте, отмечая усилившееся разделение (и до этого ощутимое) между “местными” и “дачниками”, т.е. временными жителями:

Местные жители всегда негативно относятся к дачникам, обвиняя их в том, что весь мусор вдоль реки Оредеж и в близлежащих лесах от приезжих. А на сей раз остро велся разговор о том, что Питерцы привезут с собой и вирус. По большей части я всё это читала на местном поселковом сайте. Но недовольных и ищущих, на кого бы свалить вину за свои бедствия всегда и везде предостаточно. Причем сами продолжали ездить на работу в Гатчину и СПб, но виноватых хотели найти среди приезжих (ПМА 2020: Ж, 62 года).

В некоторых случаях сработал социальный капитал, накопленный до кризиса. Налаженные ранее соседские отношения способствовали развитию проекта Джокервиля. Пользователь oshutov на форуме Guns.ru пишет: “Дети учились, а я работал на удалёнке. Отношения с соседями давно уже добрые. Взяли на лето участок в пользование, т.к. наш маленький а земля плохая. Бесплатно, кстати. Были обеспечены ягодами, фруктами, овощами, наделали ещё солений, варений, компотов” (oshutov 2020). Во время моей самоизоляции я также не ощутила поначалу никаких изменений в отношениях с односельчанами, пока в группе, где они общаются “ВКонтакте”, не появилось сообщение, что в районе обнаружился первый носитель вируса, и это оказалась женщина, приехавшая из Петербурга в одну из деревень. К этой записи появилось более 80 весьма эмоциональных комментариев, в т.ч. тех самых, которых заранее опасались выживальщики: призывающих городских сидеть дома, называющих их “прущимися (в село) баранами”, которых “скоро будут забрасывать камнями” (этот комментарий набрал больше всего лайков). Через два дня, правда, накал дискуссии спал, и комментарии перестали прибавляться, наоборот, стали появляться записи, направленные на снижение напряжения. Авторы самоописаний, чья изоляция проходила в дачном или коттеджных поселках, не заметили изменений в отношениях с местными жителями, с которыми, впрочем, как и в обычное время, общение было минимальным.

Опыт пребывания в сельском доме в ситуации кризиса показал, что в этих условиях социальная среда и место, уготованное в ней приезжим, изменились: политики исключения проявлялись сильнее обычного. В нашем случае это мало зависело от уровня интеграции в сельское сообщество, поскольку транслировалось скорее администрацией, нежели населением. Именно администрация прочертила границу, введя статус “иногородних”, ограничивающий в правах (передвижения, коммуникаций).

<h1><strong>*</strong><strong> </strong><strong>*</strong><strong> </strong><strong>*</strong></h1>

Рассматривая прагматику представлений о селе как спасении, можно определить их как одну из форм идеологического обоснования дезурбанизации. Эти представления актуальны в культуре и порождают, наряду с общераспространенными практиками (стремления к перемещению в село в ситуации кризиса), субкультурные идентичности. Спецификой субкультурной идеологии выживания/препперства является ориентация на конструирование автономного социального мира, оборачивающегося утопией при попытке его реализации. В кризисной ситуации, связанной с пандемией 2020 г., мы имели возможность наблюдать актуализацию мифологемы “села-как-спасения”, причем социальные практики (переезд в сельскую местность, преобразование жилища в убежище, формирование запасов и т.п.), характерные для носителей идентичности выживальщиков, оказались распространены далеко за пределами их среды. Опыт реализации проекта бегства в деревню обнаружил признаки кризисной трансформации институтов власти на региональном и муниципальном (локальном) уровнях, изменение некоторых неформальных институтов (соседство), которые не всегда позволяли реализовать социальный капитал, сформированный горожанами в сельской местности до кризиса.

<em>Примечания</em>