На протяжении полувека каждый, кто занимался солоновским законодательством, должен был обязательно иметь в качестве настольной – в самом буквальном смысле слова – книгу выдающегося историка древнегреческого права Э. Рушенбуша «ΣΟΛΩΝΟΣ ΝΟΜΟΙ»¹. Притом все отдавали себе отчет в том, что она при всех ее достоинствах не лишена также и существенных недостатков². Главнейшим из них, бесспорно, является тот, что свидетельства источников о законах Солона автор привел практически не комментированными. Лишь редко-редко он делал очень краткие примечания, в которых декларативно, без развернутой аргументации, высказывал тот или иной тезис³.

Строго говоря, в указанной работе ученый обещал, что пространный комментарий уже вскоре последует, однако при его жизни читатели так и не дождались выполнения обещания, хотя Рушенбуш еще долго и плодотворно трудился. Уже после кончины немецкого исследователя в его материалах были обнаружены достаточно значительные наброски труда, который должен был включать немецкий перевод законов Солона и тот самый комментарий. Этот текст, конечно, опубликовали⁴ – просто как часть научного наследия столь видного специалиста, – однако в силу своей явной незавершенности и, так сказать, «чернового характера» он представляет в основном историографический интерес.

Таким образом, проблема осталась нерешенной. Это и побудило двух антиковедов довести дело до конца, при этом корректируя многие положения Э. Рушенбуша, не выдержавшие, по их мнению, проверку временем (потому-то в заголовке рецензируемой книги и фигурирует выражение «новое издание»). Из авторов имя П. Родса в каких-либо рекомендациях не нуждается⁵; а его португальский коллега ранее по большей части занимался Плутархом, хотя и о Солоне однажды выпустил монографию⁶. Она, впрочем, не получила большого резонанса, поскольку была написана на не самом распространенном в Европе языке. По содержанию книга примыкала к большой группе исследований о Солоне как этическом и политическом мыслителе-поэте, вышедших в 1990-е и 2000-е годы⁷.

Работа, о которой здесь идет речь, начинается предисловием и не очень обширным введением, во всех отношениях отличающимся от того колоссального введения, которое предпослал своему классическому труду Рушенбуш⁸. Последний адресовался исключительно к читателям-профессионалам, имеющим по крайней мере общее понятие о солоновском законодательстве, и поэтому сконцентрировался на разборе ряда достаточно специальных вопросов: в какой степени и как долго сохранялись законы кодекса 594 г. до н.э., посредством каких механизмов их текст доходил до позднейших авторов, цитирующих их, насколько аутентичными следует считать такие цитаты, что такое кирбы и аксоны и т.п.

В новом же издании приводятся сведения самые элементарные: кто такой был Солон, чем он знаменит, в каком контексте действовал, как сложилась судьба его свода законов… Здесь перед нами очевиднейшим образом налицо проявление максимально общей тенденции, характерной для западного антиковедения последних лет: максимально популяризировать изложение. Что интересно, сам же П. Родс некоторое время назад едко сетовал на эту тенденцию⁹, определяя ее иронической формулировкой «писать для Винни-Пуха», жаловался на то, что теперь он не нашел бы издателя для своей первой монографии (об институте Совета в Афинах)¹⁰, поскольку она является сугубо научной, а теперь, получается, и сам поддался этой тенденции. Ну что ж, видимо, ныне иначе уже невозможно.

Отношение Родса к традиции о законодательстве Солона¹¹ им же самим давно уже было определено как «оптимистический взгляд»¹². Так он выразился на страницах сборника «Солон Афинский: новые исторические и филологические подходы», составленного в значительной мере из откровенно деконструкционистских статей, в которых высказывалось крайне скептическое отношение к самой возможности восстановления подлинной личности Солона как законодателя, политика, автора стихов¹³. В подобном коллективном труде работа Родса, написанная в традиционном духе (он убежден, что очень многое в традиции о Солоне является в целом достоверным), выглядела бросающимся в глаза диссонансом. На тех же позициях английский антиковед остается и по сей день, солидарен с ним и его португальский соавтор. Их доверие к свидетельствам источников, в частности, больше, чем и у Рушенбуша. У последнего присутствует обширный раздел «Подложное, сомнительное, бесполезное»¹⁴; в новом издании он сохранен (с характерным изменением заголовка на «Бесполезное, сомнительное, подложное»), но ряд пассажей изъят из него, переведен в другие разделы.

Итак, мы уже перешли к основной части книги. Она представляет собой публикацию текстов законов как таковых и построена в основном по тому же плану, который наличествовал у Рушенбуша. Впрочем, был сделан и ряд отклонений, порой существенных. Так, у Рушенбуша перед разделом «Фрагменты» шел раздел «Свидетельства»¹⁵, от него составители нового издания отказались, и, думается нам, напрасно. Добавлены некоторые новые источниковые пассажи; впрочем, Рушенбуш в своей работе был настолько скрупулезен, что если и опускал какие-то (очень поздние) высказывания, то именно опускал, а не упускал (как ничего нового не дающие). Что с того, что теперь мы можем прочесть фразу из византийца Георгия Кедрина: «Во времена этих архонтов первым законодателем у афинян был человек по имени Драконт, а после него Солон отменил законы Драконта»?

Сами же законы помещены теперь по следующей схеме: греческий текст (критический аппарат, как авторы оговорили в предисловии, минимален, в отличие от предельно исчерпывающего у Рушенбуша), английский перевод, комментарий. Комментарий чаще дается не к каждому приводимому источниковому фрагменту, а к группе фрагментов одинакового или близкого содержания. Комментарии, естественно, являются весьма полезными (хотя порой они выглядят субъективными, несколько примеров будет приведено ниже); в них иногда дается и литература по освещаемым вопросам, хотя, на наш взгляд, в недостаточно полной степени (заметим, что и итоговый библиографический список в конце книги коротковат, в нем не учтено очень многое). Особенно продуктивной и информативной комментаторская работа авторов оказывается в тех местах, где речь заходит об изменениях в солоновских законах на протяжении IV в. до н.э.

Законы сгруппированы тематически. Первая тема – «Частные деликты», в ней первая подтема – «Убийства и телесные повреждения». На этом вопросе хотелось бы остановиться подробнее. Античная традиция единодушна в том, что законы об убийстве в Афинах ввел Драконт в 621 г. до н.э.; Солон, отменив остальные законы Драконта¹⁶, эти оставил в действии. Таким образом, как Э. Рушенбуш, так и наши авторы исходят из того, что Солон включил драконтовские законы в свой свод, и, соответственно, приводят их, в том числе известную надпись (IG I³ 104), представляющую собой перевод в 409/408 г. до н.э. закона Драконта об убийстве с древних деревянных аксонов на каменную стелу¹⁷. Подобный подход представляется нам методологически ошибочным. Афиняне никогда не смешивали друг с другом законы Драконта и законы Солона, четко отделяли их друг от друга, даже обозначали их разными терминами. Это очень хорошо видно, в частности, из важного юридического памятника – I речи Андокида, являющейся главным источником о ревизии законодательства в Афинах в конце V в. до н.э.¹⁸ В этой речи несколько раз употребляются следующие формулировки: афинянам впредь пользоваться τοῖς Σόλωνος νόμοις καὶ τοῖς Δράκοντος θεσμοίς (Andoc. I. 81, 83). Θεσμός – термин более древний, νόμος – более новый; достаточно заметить, что подразделение коллегии архонтов, созданное в VII в. до н.э. специально для правовых компетенций, называлось фесмофетами, а новая коллегия для принятия законов, организованная в IV в. до н.э., – номофетами.

В то же время отнесение мер, связанных с убийством, именно к сфере частных деликтов парадоксальным образом вполне верно применительно к древнегреческому праву¹⁹. В любом случае каждый, кто желает составить понятие об афинском уголовном праве, просто обязан теперь прочесть эти страницы²⁰. Двинемся далее. В тот же раздел о частных деликтах новыми издателями законов Солона перенесена подтема об амнистии для лиц, подвергшихся атимии, которая у Рушенбуша находится в совсем другом месте²¹, поскольку немецкий исследователь почему-то связывал эту меру с кабальными должниками. В этом с ним мы не согласны, равно как и авторы рецензируемой книги, но они считают, что этот закон примыкает к законам об убийстве, потому-то и ставят его именно сюда. Мы же остаемся при своем прежнем мнении, высказанном выше, и считали бы уместным поместить этот фрагмент (Plut. Sol. 19)²² куда-нибудь ближе к политической тематике.

Под «имущественными преступлениями» (здесь издатели вновь возвращаются к порядку, принятому Рушенбушем) имеется в виду известный закон о краже, тоже неоднократно обсуждавшийся в литературе²³. Затем – «преступления против нравственности» (в первую очередь, конечно, тут фигурирует μοιχεία²⁴, а в целом вся проблематика связана с тем, что Солон формировал в Афинах новый тип семьи²⁵), «словесные оскорбления» (здесь незаменимое значение по обилию архаической лексики имеет X речь Лисия), «Компенсация за ущерб», «Утверждение в имущественных правах» (здесь в комментарии авторы справедливо, на наш взгляд, соглашаются с принципиальным тезисом, который проводит на всем протяжении своей важной, этапной книги о раннем греческом праве М. Гагарин²⁶: раннегреческие законы в основном регулировали процессуальное, а не субстанциальное право²⁷).

Далее начинается тема о государственных преступлениях. Ключевым тут является закон о тирании (Arist. Ath. pol. 16. 10), который и Рушенбуш²⁸, и авторы нового издания включают в «солоновскую» сводку. Тут нам очень трудно согласиться, гораздо более правомерной представляется точка зрения М. Гагарина²⁹, согласно которой закон этот – не только досолоновский, но даже и додраконтовский, он был принят коллегией фесмофетов непосредственно после того, как Килон в 630-х годах до н.э. предпринял первую в Афинах попытку установления тиранической власти.

Далее следует упоминавшийся выше закон о стасисе³⁰, которому посвящен весьма пространный комментарий, не предлагающий однако конструктивных решений проблемы, а в основном высказываются одни недоумения. И это неудивительно, ведь закон и вправду настолько странный, что многие исследователи отказывают ему в аутентичности. Гражданам предписывается сражаться друг против друга, что решительно противоречит сохраненному традицией образу Солона как миролюбивого политика-посредника. Вопрос остается нерешенным, не помогает и ссылка на закон IV в. до н.э. из эвбейской Эретрии, в котором провозглашаются санкции против тех, кто не выйдет сражаться за демократию против попытки установления тирании и олигархии. И контекст не тот, и в целом понятия о демократии в солоновские времена (начало VI в. до н.э.) еще не было³¹.

Далее издатели, следуя Рушенбушу, переходят к проблемам именно процессуального (или процедурного) права. Солон пресек самочинное отстаивание гражданами своих прав (у Рушенбуша Eigenmacht, в новом издании self-help), обязал их обращаться в суд. Он, что чрезвычайно важно, сделал гелиею апелляционным судом, имеющим полномочия пересматривать и отменять приговоры магистратов (сюда теперь перенесены законы об апелляции, которые Рушенбуш поместил в другом месте³², поскольку отнес их к категории недостоверных). Не менее значимо, что Солон ввел принципиально новый тип судебного процесса – γραφή, публичный иск, который, в отличие от существовавшего и ранее частного иска (δίκη), мог возбуждаться не только лицом, имеющим прямое отношение к делу, но и любым желающим (ὁ βουλόμενος)³³. Следуют законы о правилах представления доказательств, о голосовании судей, о сроках выплат назначенных судом штрафов.

Следующий раздел – семейное право, весьма обильно представленное у Солона. Начинается он характерным образом с законов о наследовании (Рушенбуш поставил раньше несколько других³⁴ – о некоторых брачных запретах, об определении законных и незаконных детей в связи с наличием или отсутствием обряда ἐγγύησις)³⁵. В частности, идет речь об эпиклерах³⁶ – «дочерях-наследницах», как их часто (и неточно) определяют, ибо женщины не имели права наследования и эпиклера являлась лишь «передатчицей» отцовской собственности следующему владельцу; сама соответствующая лексема может быть описательно переведена как «приложенная к наследству»³⁷. Сюда же относятся законы, предписывавшие заботиться о престарелых родителях (в Афинах к этому относились очень трепетно³⁸), с правилами адоптации (заметим кстати, что и по сей день не решен вопрос, как соотносились в архаических и классических Афинах адоптация гражданином и натурализация³⁹).

Закон о гомогалактах, который в обоих изданиях определяется как неясный по контексту, правомерно помещен между тематикой семейного и соседского права. К последнему далее и осуществляется переход. Солон, как известно, очень скрупулезно расписал, на какие расстояния от границы с соседским клером должны на крестьянских участках отстоять постройки, колодцы, посадки деревьев и т.п. (Plut. Sol. 23; Dig. 10. 1. 13 – Гай приводит дословно цитату по-гречески). Все это, на первый взгляд, может казаться ненужными деталями, но издатели справедливо отмечают, что в обществах с малопарцеллярным земельным владением пограничные споры между соседями должны были становиться важным дестабилизирующим фактором и взывали к максимально исчерпывающей законодательной регулировке. Это, кстати, в равной мере касалось и водопользования.

Раздел «Экономические проблемы» в новом издании начат законом, который Рушенбуш в силу своей несколько гиперкритической позиции здесь не привел. А ведь это достаточно известный закон (Arist. Ath. pol. 10), которым будто бы вводилась реформа мер, весов и монеты⁴⁰. Литература об этой мере огромна (не будем ее здесь приводить), причем о нем постоянно спорили. Уже несколько десятилетий как установлено со всей безусловностью, что монета в Афинах во времена Солона еще не чеканилась, а в то же время несомненно и то, что драхмы в солоновских законах упоминаются. Нам наиболее импонирует точка зрения⁴¹, согласно которой речь идет о начеканенном серебре, употреблявшемся в качестве денег; драхма в начале VI в. до н.э. была только весовой единицей, но поскольку позже она стала также и монетной, античные авторы последующих периодов ошибочно принимали солоновские драхмы за монеты. Кстати, авторы нового издания считают также неверными утверждения Аристотеля и Андротиона, что Солон изменил в Аттике весовой стандарт; по их мнению, он просто письменно зафиксировал уже существовавший на тот момент.

Далее – несколько законов менее проблемных: об экспорте, о земельном максимуме, о процентах по долгам. Лишь очень кратко, как и у Рушенбуша, затрагивается знаменитая сисахфия, поскольку относительно нее все в основном согласны, что это – политическая акция, отличная от законодательства. Несколько детальнее освещается запрет порабощения граждан за долги.

Очередной раздел включает законы, которые часто определяют как сумптуарные, т.е. ограничивающие траты граждан с целью борьбы против роскоши. И если установление максимума для приданого, запрещение торговли благовониями или санкции против лиц низших (именно низших!) статусов за занятие педерастией, бесспорно, к таковым принадлежат, то, с другой стороны, у нас есть серьезнейшие сомнения в плане отнесения сюда же большого цикла законов Солона, регулировавших погребальные обряды. Обычно их действительно причисляют к сумптуарным; но мы специально занимались этим вопросом⁴² и можем ответственно утверждать, что при их принятии мотивы ликвидации роскоши руководили законодателем далеко не в первую очередь. Позже к такому же выводу пришла Ж. Блок – автор, пожалуй, лучшей из существующих работ по данной проблеме⁴³.

Теперь мы подходим к наиболее существенному отличию нового издания от рушенбушевского. В него введен весь основной источниковый материал по политической системе, учрежденной Солоном в 594 г. до н.э. (права граждан, деление на четыре имущественных класса, способы избрания должностных лиц, изменение функций Ареопага, введение нового органа, Совета Четырехсот, и т.д.). Рушенбуш совершенно сознательно оставил в стороне все эти нововведения (ныне бы их назвали «конституционными законами»), поскольку исходил из следующего тезиса, – его и придерживается подавляющее большинство ученых (автор этих строк также считает его верным), и в источниках он находит опору: следует четко различать законы Солона и πολιτεία Солона, не смешивать установления из этих двух разных сфер. Теперь издатели, как мы видим, пошли по иному, менее строгому пути, в результате чего их книга местами начинает уже напоминать больше свод А. Мартины⁴⁴.

Э. Рушенбуш⁴⁵, правда, привел один закон (главное свидетельство – Hdt. II. 177) как относящийся, по его мнению, к имущественным классам, но вот в этом как раз новые издатели с ним не солидарны и переносят это свидетельство в подраздел о земельном максимуме. Есть также мнение, что сообщение Геродота следует связывать с законом о праздности, который в Афинах ввел то ли Драконт, то ли Солон, то ли Писистрат (Theophr. fr. 99 Wimmer; Plut. Sol. 31; Diog. Laert. I. 55).

Законы о союзах граждан, о навкрариях (это один из древнейших афинских институтов, восходящий, как минимум, ко времени Солона – какие-то «пританы навкраров» упоминаются у Геродота (V. 71) уже в связи с заговором Килона) в новом издании трактуются в целом так же, как и у Рушенбуша. Больше внимания уделяется в нем религиозной части свода. Под ней, впрочем, обычно понимают узаконения, касающиеся жертв, сакрального календаря, наград победителям на панэллинских играх⁴⁶, угощений почетных граждан и гостей в пританее. Как раз этот последний закон мы скорее отнесли бы к публичным, а вот законам о погребениях (о них речь шла выше), на наш взгляд, самое место в том месте кодекса, где затрагивается религия.

Закон Солона о правовой защите его законодательства сохранен поздними авторами (Дион Хрисостом, Авл Геллий) и не кажется нам аутентичным. Авторы нового издания в комментарии к этим свидетельствам в основном рассуждают о той устной клятве хранить его законы, которую Солон заставил дать афинян, то ли на десять, то ли на сто лет. Они склоняются к версии Геродота (десять лет), а сто лет (версия представлена Аристотелем и Плутархом) считают скорее некой абстрактной цифрой.

Завершает издание, как и у Рушенбуша, раздел недостоверных и сомнительных свидетельств. Это пассажи из ораторов IV в. до н.э. (которые сплошь и рядом цитируют в качестве «солоновских» законы, принятые заведомо позже), комедиографов (а вот тут как раз вопрос гораздо сложнее: авторы древней и средней аттической комедии вполне могли давать парафразы реальных законов Солона⁴⁷), а также путаница у поздних авторов между стихами Солона и его законами или его законами и законами других архаических номофетов (например, Харонда).

Заключения как такового книга не имеет (как и у Рушенбуша). В любом случае, подводя итог, необходимо отметить: перед нами труд, который со всей безусловностью отныне будет полезен и историкам, и юристам, занимающимися солоновским законодательством. Теперь они, видимо, будут обращаться именно к нему, а не к работе 1966 г.