Римский период в истории Британии связан с целым рядом социокультурных, политических и экономических трансформаций. Сущность и характер этих перемен в последние десятилетия стали предметом жарких дискуссий, в которых ряд исследователей настаивал на отказе от привычных оценок и критическом переосмыслении феномена римского империализма. Главной жертвой теоретических сражений пала идея «романизации», такая родная и близкая большинству представителей римско-британской историографии двадцатого века. Еще недавно казавшаяся понятной и убедительной концепция получила ранения, едва совместимые с полноценной жизнью¹.

Впрочем, радикальный пересмотр устоявшихся представлений о процессе превращения острова (равно как и других регионов империи) в часть римского мира затронул не все тезисы, традиционные для рассказов о римской экспансии и ее последствиях. Среди уцелевших оказались сформулированные еще Ф. Хэверфилдом положения об инициированной Римом урбанизации Британии и особой роли городов в социокультурной трансформации региона². Развитие провинциальных городских центров по-прежнему рассматривается в тесной связи с культурно-экономическими и политическим аспектами римского империализма, а сам феномен римско-британского урбанизма понимается как один из непосредственных результатов римской экспансии³.

ОСТРОВ, ГОРОДА И ИМПЕРИЯ

Взгляды на сущность процесса урбанизации не оставались неизменными⁴. В течение долгого времени господствовало представление о ключевой роли военного фактора в появлении и эволюции городов. Так, Г. Уэбстер, Ш. Фриэр и Дж. Уочер связывали основание и дальнейшее развитие городов с перемещениями частей римской армии и их непосредственным участием в создании провинциальной инфраструктуры⁵. Согласно такой модели, ключевая роль в урбанизации отводилась Риму и его инициативе; города обычно появлялись на месте постоянных лагерей (как колония в Камулодуне), оставленных войсками, либо вырастали из прилегавших к укрепленным пунктам канаб (как в случае с Эбораком). Иная схема была предложена М. Миллеттом, который выдвинул тезис об активном участии бриттских элит в процессах социокультурной трансформации острова. Возникновение городов и распространение городского образа жизни, по его мнению, было во многом связано с желанием части бриттов встроиться в новую реальность, создаваемую империей⁶. Развивая идею о самостоятельной роли бриттских элит, стремившихся перенять элементы имперского образа жизни, Дж. Крайтон дополнил и усложнил построения Миллетта, связав появление ряда поселений юга и востока Британии с деятельностью конкретных правителей и династий, контролировавших данные территории накануне римского вторжения⁷.

Подобное изменение интерпретаций вкупе с расширением источниковой базы ставят перед исследователями вопрос о сущности феномена урбанизма в римской Британии. Была ли урбанизация острова единообразным процессом, направляемым и управляемым Римом и/или местными элитами? Какие факторы определяли конкретные варианты развития римско-британских городов? Представляется важным рассмотреть эти вопросы на материале крупных городских центров юго-востока Британии, основание которых относится к первым десятилетиям существования провинции: Лондиний, колонии ветеранов в Камулодуне, Каллеве, Новиомаге, Венте бельгов, муниципии Веруламий, Дуроверне⁸.

Выбор Юго-Востока не случаен. Данный регион, часто обозначаемый в литературе как core-region, включает территории, испытавшие на себе более длительное и глубокое влияние римского мира, чем любая иная часть Британии⁹. Именно Юго-Восток был главной целью походов Цезаря и Клавдия, и само географическое положение предопределило его центральное место в будущей провинции. Позже, с постепенным продвижением Рима на запад и север Британии регион стал центром мирной жизни, свободным от сколь-нибудь значимого военного присутствия. Таким образом, именно на юго-востоке Британии мы можем наиболее последовательно и полно проследить историю провинциальных городов от момента их зарождения, практически совпавшего с административной реорганизацией покоренных земель, до самого окончания периода римской власти, выявить факторы, влиявшие на их судьбы, выделить общее и особенное в их развитии.

СЛОВА И АРТЕФАКТЫ: СОСТОЯНИЕ ИСТОЧНИКОВ

Свидетельства античной традиции о городах римской Британии фрагментарны. Лишь три города Юго-Востока – Камулодун, Лондиний, Веруламий – упоминаются Тацитом, который, описывая их незавидную судьбу во время восстания Боудикки, кратко характеризует обстоятельства основания и развитие упоминаемых поселений (Tac. Ann. XIV. 32−33)¹⁰. Другие города региона упоминаются в «Географии» Птолемея и Итинерарии Антонина. Благодаря этим кратким сообщениям возможно установить официальный статус городских центров и соотнести их с конкретными племенами и административными единицами провинции¹¹.

Еще одну группу источников составляют надписи. В сравнении с другими провинциями империи их число невелико, хотя полевые исследования последних десятилетий (здесь стоит особенно отметить находки Блумберговых табличек в Лондоне) способствовали количественному и качественному обновлению корпуса данных¹². Распределение эпиграфических свидетельств неравномерно и само по себе выглядит интересной иллюстрацией развития римско-британского урбанизма. Подавляющее большинство надписей (около 700) ожидаемо приходится на Лондиний, торговый и административный центр острова. В случае с остальными городами исследователи вынуждены довольствоваться значительно меньшим объемом данных: для Камулодуна известно 240 надписей, для Каллевы – 155, Веруламия – 113, Дуроверна – 93, Новиомага – 62, и лишь 17 эпиграфических памятников связано с Вентой бельгов¹³. Большинство сохранившихся текстов фрагментарны и кратки, но даже в таком состоянии они позволяют реконструировать ключевые фазы урбанизации региона и проанализировать отдельные аспекты городской жизни.

Наконец, важнейшее значение в общем массиве источников имеют результаты археологических исследований: артефакты и экофакты, остатки строений, отдельные погребения и некрополи, результаты геофизических наблюдений и аэрофотосъемки. Картина распределения этих свидетельств напоминает ситуацию с эпиграфическими источниками: благодаря регулярным археологическим проектам и охранным работам римский Лондон изучен едва ли не больше, чем любой другой город империи¹⁴. Исследователям также хорошо известны отдельные районы древних Каллевы (на месте которой, к счастью для археологов, не возникло позднейших поселений), Камулодуна и Веруламия; несколько хуже обстоит дело с римскими древностями Чичестера, Уинчестера и Кентербери. Корпус материальных источников, постоянно обновляемый и пополняемый благодаря археологическим изысканиям, позволяет увидеть аспекты городской жизни, незаметные по данным эпиграфики и античной традиции, и является главной движущей силой процесса переосмысления римско-британского урбанизма¹⁵.

При общем взгляде на источники, имеющиеся в распоряжении исследователей римских городов юго-востока Британии, возникает соблазн посетовать на фрагментарность и недостаточную ясность важнейших текстуальных свидетельств, своеобразный характер и «немоту» вещественных памятников, общую неравномерность территориального распределения доступных нам данных. Подобные сожаления лишь отчасти справедливы. В сравнении с другими поселениями римской Британии (за исключением, пожалуй, Йорка/Эборака) городам Юго-Востока повезло: их жизнь нашла отражение в свидетельствах самого разного типа и происхождения, что, при комплексном подходе к изучению данных, помогает исследователям достаточно полно реконструировать региональный урбанизм.

ГОРОДА ИЗВЕСТНЫЕ И НЕИЗВЕСТНЫЕ

Историографическую ситуацию с городами юго-востока провинции можно охарактеризовать выражением «много, но мало». Часть рассматриваемых городов, прежде всего Лондиний, Камулодун, Веруламий и Каллева, неоднократно привлекала внимание исследователей¹⁶. Меньше повезло Новиомагу, Дуроверну и Венте бельгов, которые довольно редко становились объектами специального изучения¹⁷.

Хотя истории возникновения и развития отдельных центров региона достаточно хорошо изучены, до недавнего времени практически отсутствовали попытки изучить и теоретически осмыслить урбанизацию Юго-Востока и провинции в целом. В последние 15 лет положение дел начало меняться, благодаря появлению ряда монографий, в которых затрагивались различные аспекты урбанизации Британии и предпринимались попытки перейти к синтезу имеющихся данных. Уже упоминавшийся Дж. Крайтон помещает процесс урбанизации Юго-Востока (прежде всего на примере Новиомага, Камулодуна и Веруламия) в исторический контекст доримской Британии, связывая появление городов как с влиянием Рима, так и с разными политическим практиками местных элит¹⁸. М. Питтс и Д. Перринг, используя прежде всего юго-восточный материал, рассматривают первые века урбанизации с несколько иной стороны и помещают города в центр комплекса процессов производства и потребления. Именно изменения хозяйства позволяют исследователям дать свою интерпретацию сложного и неоднозначного места городских центров в социально-экономической и культурной трансформации региона¹⁹. Судьба римско-британского урбанизма в период поздней античности анализируется А. Роджерсом, который попытался оспорить общепринятый тезис о кризисе и упадке городов в IV в.²⁰ Ему же принадлежит монография, в которой рассмотрены связи провинциальных городских центров с водоемами и влияние последних как на городское пространство, так и на жизнь городского населения²¹. Схожие аспекты – взаимоотношения городов, природных водоемов и искусственных сооружений, без которых невозможно функционирование крупного поселения в империи – стали объектом исследования в книге Дж. Ингейта²². Работы Роджерса и Ингейта не сфокусированы исключительно на юго-восточных материалах, хотя они в силу состояния источниковой базы и объективного значения региона для развития провинции играют важную роль в их реконструкциях и интерпретациях²³.

Несмотря на заметные позитивные сдвиги в изучении городов юго-востока римской Британии и римско-британского урбанизма в целом, задачи обобщения, критического пересмотра существующих реконструкций и применяемых методологий, выявления региональной и провинциальной специфик происходивших трансформаций, создания новой истории городов Юго-Востока, в полной мере учитывающей множественные контексты (региональный, племенной, политический) урбанизации в римское время, остаются чрезвычайно актуальными.

ОТ ОСНОВАНИЯ К ГИБЕЛИ: ХРОНОЛОГИЯ РАЗВИТИЯ БРИТАНИИ

Прежде всего, необходимо кратко охарактеризовать основные этапы исторического развития городов юго-востока римской Британии:²⁴

а) с 43 по 50-е годы. Первое десятилетие римской власти, на которое приходится основание большинства городских центров (на данный момент нет ясности со временем и обстоятельствами возникновения Венты, хотя римское присутствие, относящееся к самому раннему периоду завоевания, зафиксировано). Облик первых городов обладал схожими чертами: регулярной планировкой улиц, комплексами форума и базилики, общественными зданиями;

б) 60-е годы. В этот период развитие городов, как и региона в целом, было нарушено восстанием Боудикки. Тацит упоминает о разорении восставшими трех городов провинции: колонии в Камулодуне, Лондиния и Веруламия (Tac. Ann. XIV. 32–33). В целом достоверное описание разрушений, приводимое Тацитом, в некоторых деталях все-таки расходится с археологическим материалом. Так, вполне вероятно, что Веруламий был покинут своими жителями до появления восставших и потому не был разрушен подобно Лондинию и Камулодуну²⁵. С другой стороны, недавние исследования в Силчестере обнаружили следы пожаров, которые ученые склонны связывать с восстанием Боудикки²⁶. Так или иначе, восстание серьезно повлияло на развитие юго-восточного урбанизма: за разрушением последовало десятилетие, характеризовавшееся снижением хозяйственной активности и общим упадком. Счастливым исключением здесь стал Лондиний: поселение на берегу Темзы восстанавливалось быстро, во многом благодаря политике провинциальной администрации, решившей сделать его центром возрождающихся территорий (и в частности прокуратора Юлия Классициана, известного как по сообщениям Тацита, так и по надгробной надписи из Лондиния: Tac. Ann. XIV. 38. 4; RIB I. 12);

в) 70–90-е годы. Новый этап в развитии юго-восточного урбанизма примерно совпадает со временем правления династии Флавиев. С некоторой долей условности этот период можно назвать временем возрождения городов региона, наступившим во многом благодаря политике провинциальных властей (каноническое описание этой политики культурного империализма дано Тацитом в «Жизнеописании Агриколы» – Tac. Agr. 21). Города пережили перепланировку, общественные здания были отстроены заново (частично в дереве, частично в камне), произошло заметное оживление хозяйственной жизни. В этот период города, по-видимому, начинают играть бóльшую роль в провинциальной системе власти: Камулодун, сохранив свой статус колонии ветеранов, фактически утратил значение провинциальной столицы (которое теперь перешло к Лондинию), Веруламий и, возможно, Лондиний получили статус муниципия²⁷, Каллева, Новиомаг, Дуроверн и Вента стали центрами civitates, административных округов, во многом совпадавших с прежними племенными границами;

г) II–III вв. Это время стало периодом подлинного расцвета городов: они растут, постепенно перестраиваются, приобретая все больше черт типичного провинциального города Римской империи. Отдельные неурядицы, подобные пожарам в Лондинии и Веруламии, не оказывали сколь-нибудь серьезного влияния на развитие городов;

д) IV в. Последний этап характеризуется постепенным упадком и запустением городских поселений (так, Каллева уже в следующем столетии оказалась заброшена); причины этому, конечно, следует искать не в жизни самих городов, а в связи с судьбой провинции и империи, переживавших глубокий кризис²⁸.

Сходства и общие линии в развитии урбанизма на юго-востоке Британии не должны заслонять собой различия, определявшиеся – с самого основания и до конца римского времени – целым рядом факторов. Определить эти факторы можно, если обратиться к анализу отдельных аспектов урбанизации Юго-Востока. Важнейшими для понимания общего и особенного в судьбе городов римской Британии, на наш взгляд, являются вопросы об обстоятельствах и политическом контексте основания поселений и этнокультурном составе населения.

ДОБРОВОЛЬНО-ПРИНУДИТЕЛЬНО? ПОЛИТИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ УРБАНИЗАЦИИ ЮГО-ВОСТОКА РИМСКОЙ БРИТАНИИ

Благодаря данным античной традиции и археологическим изысканиям современные исследователи могут – с относительной точностью – реконструировать обстоятельства основания большинства городов Юго-Востока (как уже упоминалось, исключение составляет Вента бельгов). На ранних этапах урбанизации только появлявшиеся поселения оказывались связаны с доримскими территориальными oppida – дисперсными поселениями с нерегулярной планировкой и хаотической застройкой²⁹. Характер и сущность этих связей были различны. Колония ветеранов в Камулодуне была основана на месте легионного лагеря, который, в свою очередь, был устроен в центре оппидума триновантов. Она не заменила бриттское поселение, но сосуществовала с ним; в другой части оппидума, в районе Шипен, жизнь обитателей не претерпела серьезных изменений; сакральный комплекс в Госбекс, возникший еще в доримское время, сохранил свое значение религиозного центра. Улицы и общий план римского Веруламия были ориентированы на район Фолли лэйн, где находилось богатое погребение позднего доримского (или раннего римского) времени. Интересный пример римско-британского урбанизма представляет Каллева, где местные элиты, по-видимому, стремились хотя бы отчасти копировать римские стандарты городского устройства. Здесь попытки создать поселение с регулярной планировкой предпринимались за несколько десятилетий до римского завоевания, в начале I в. Римский город стал прямым преемником доримской Каллевы: новая планировка, новые здания и улицы постепенно сменяли структурные элементы бриттского поселения. Похожим образом – но без попыток создать регулярную планировку до прихода Рима – развивались Новиомаг и Дуроверн. Единственным городом, не связанным с доримским временем, был Лондиний, основанный на слабо освоенной, пограничной территории, разделявшей земли различных племен. Местность на берегу Темзы, свободная от сколь-нибудь значимых бриттских поселений, своим удобным расположением привлекла римскую администрацию и торговцев с континента. Возникнув как стратегически важный военный пункт и торговое поселение, Лондиний с самого начала своей истории был в большей степени римским, чем бриттским городом³⁰.

Кто выступал в качестве главной движущей силы урбанизационных процессов? Самый очевидный ответ – римляне. Но он верен лишь отчасти. Действительно, появление Лондиния и колонии в Камулодуне было непосредственным результатом действий провинциальной администрации. Поселение ветеранов было создано в 49 г. Осторием Скапулой, наместником провинции (Tac. Ann. XII. 32), в то время как Лондиний, приходивший в себя после восстания Боудикки, заслужил особое внимание Юлия Классициана, прокуратора провинции, ответственного за восстановление территорий, пострадавших от восстания и его подавления. Вероятно, во многом благодаря его деятельности изменились роли городов в системе властных и хозяйственных отношений: Камулодун утратил значение провинциальной столицы, уступив первенство Лондинию. Оба случая, и Камулодун и Лондиний, показывают, что римская администрация в принятии решений об основании поселений отталкивалась от политического и территориального контекста. Колония была основана на территории, подконтрольной наиболее могущественным (и потенциально враждебным) племенам бриттов, чтобы служить символом новой, имперской власти и обеспечивать контроль покоренных территорий³¹. Ставка на Лондиний могла быть обусловлена как его удобным расположением, так и политическим расчетом: на землях, свободных от традиционной власти какого-либо бриттского сообщества, можно было не опасаться потенциальных выступлений против империи.

Впрочем, появление большинства городов не было просто результатом действий «цивилизованных» римлян; значительную (а в некоторых случаях и определяющую) роль в урбанизации сыграли местные элиты. Так, представитель знати, погребенный в Фолли лэйн (это погребение будет играть важную роль в религиозной жизни муниципия Веруламий), мог быть лидером проримски настроенных катувеллаунов и оказаться причастным к основанию поселения; подобное предположение объясняет, почему его погребение, остававшееся на протяжении столетий важнейшим культовым центром, было так важно для жизни муниципия³². С большей уверенностью мы можем говорить о роли Тиберия Клавдия Тогидубна, лояльного Риму царя, имя которого встречается в тексте «Агриколы» и надписи из Чичестера (Tac. Agr. 14; RIB I. 91)³³. Он управлял племенами регнов, атребатов и бельгов и, судя по данным археологии, был непосредственно причастен к возникновению римских Каллевы, Новиомага и Венты. Черепичные клейма с именем Нерона, обнаруженные при раскопках в Каллеве, указывают, что Тогидубн не только вкладывал в процесс переустройства региона собственные средства и силы, но сумел заручиться поддержкой императора (RIB II. 2482.2–5)³⁴. Такое объединение усилий местной элиты и римской администрации приводило к смешению в облике провинциальных городов римских (регулярная планировка улиц, комплексы общественных зданий, строившихся по континентальным образцам) и бриттских (круглые дома, традиция сооружения которых восходила к железному веку) элементов. Подобный синтез римского и бриттского начал в облике и развитии городов сохранился и после смерти Тогидубна, когда его владения были включены в состав провинции в форме трех территориально-административных округов.

Итак, политический контекст урбанизации оказывается не таким простым, как может показаться по знаменитому пассажу из «Агриколы». Возникновение и развитие римско-британского урбанизма определялось не только действиями провинциальной администрации, но также желаниями и возможностями местной знати участвовать в происходивших переменах.

«БРИТТЫ» И «РИМЛЯНЕ»: В ПОИСКАХ ГОРОДСКОГО НАСЕЛЕНИЯ

Социальные аспекты римско-британского урбанизма, пожалуй, можно отнести к числу наименее изученных в историографии провинции. Население городских центров, проблемы структуры и этнокультурной идентичности редко становилась предметом специального внимания исследователей. Исключение, пожалуй, составляют разделы в монографиях Э. Берли и Д. Мэттингли, написанные в разное время и на основе разных методологий: в первом случае целью является анализ различных социальных групп, во втором – реконструкция различающихся идентичностей³⁵. В подавляющем же большинстве публикаций на первом плане находятся городское пространство и архитектура, хозяйство и технологии. С некоторой долей художественного преувеличения можно сказать, что города в исследованиях – это стены, дороги и здания, но не люди, которые в них трудились, жили и умирали.

Причины такой ситуации следует искать в особенностях источниковой базы. Самые говорящие источники по данной проблематике – надписи – оказываются редким блюдом на столе исследователя. Сохранилось лишь несколько эпиграфических свидетельств, на основе которых можно делать выводы о культурной и этнической принадлежности обитателей городов; стоит отметить, что эти свидетельства касаются лишь небольшой части городского населения. И тем не менее даже не слишком массовая выборка недвусмысленно указывает на мультикультурный и полиэтничный характер крупных городов Юго-Востока. В текстах надписей встречаются выходцы из Италии и Африки (как Марк Фавоний Фацилис и его раб Гимилькон – RIB I. 200), из Галлии (подобно неоднократно упоминавшемуся уже Юлию Классициану и его супруге Юлии Пакате), германских земель, из Фракии (как Лонгин Сдапез – RIB I. 201), неназванные члены collegia peregrinorum в Каллеве (RIB I. 69–71)³⁶. Кроме того, корпус эпиграфики (и прежде всего малые бытовые надписи) содержит типичные имена, которые встречаются в западных провинциях империи (например, Юлий Беллатор – RIB II, 2419.116), а также, несколько реже, кельтские имена, которые могли принадлежать как бриттам, так и выходцам из Галлии (имя некоего/некой Senu- из Веруламия может служить одним из примеров: RIB II. 2501.500). Весьма вероятно, что Таммонии, богатая и влиятельная семья, известная по двум надписям из Каллевы, представляет собой пример местной знати, успешно инкорпорировавшейся в провинциальные социальные и властные структуры (RIB I. 67, 87)³⁷. Однако если оставить в стороне пример Таммониев и ряд потенциально бриттских имен, встречающихся в малых надписях, придется признать, что эпиграфические данные не фиксируют значительного присутствия местного элемента среди городского населения. На наш взгляд, подобное обстоятельство не означает, что бриттов в городах было мало; вполне вероятно, что местное население либо не испытывало потребности, либо не имело возможности оставить свой след в городской эпиграфике.

Вещественные источники также помогают исследователям реконструировать идентичности через анализ повседневных практик, хозяйственной, религиозной и культовой жизни. Учитывая данные эпиграфики, не вызывает удивления, что большинство артефактов представляют собой своеобразный «культурный импорт», который позволял городским сообществам вести римский образ жизни и формировать материальное выражение римской идентичности в провинции Britannia. Археологические свидетельства наглядно демонстрируют процессы распространения средиземноморских обычаев, галльских традиций, латинского языка, классического искусства и общеимперских верований. Впрочем, устойчивость некоторых местных традиций (подобных продолжающемуся с доримского времени производству сосудов с отверстиями в Каллеве или непрекращающейся традиции курганных погребений в Дуроверне³⁸) указывает на то, что сообщества городов-центров civitas и Веруламия включали не только мигрантов с континента, но и значительное число бриттов, которые часто предпочитали «держаться корней». Более того, подобная ситуация могла иметь место даже в случае с Камулодуном: на сосуществование бриттов и римлян внутри городского сообщества могут указывать как один из пассажей «Анналов» (Tac. Ann. XIV. 32.4), так и археологические свидетельства о ритуальной активности в районе Госбекс, не прерванной римским завоеванием³⁹.

В целом, имеющиеся источники позволяют увидеть, с одной стороны, мультикультурный характер городских сообществ, с другой – присутствие среди городского населения значительного (и «молчаливого») числа бриттов. Лондиний вновь оказывается исключением из правил: на берегах Темзы находился по-настоящему имперский город, полный мигрантов, иноземных торговцев, должностных лиц из Рима и выходцев из других провинций.

Стоит подчеркнуть, что проблемы, связанные с идентичностями и особенностями социальной структуры городских сообществ, остаются недостаточно изученными, несмотря на наметившиеся в последнее время позитивные сдвиги⁴⁰. Представляется, что вопрос о том, кем были жители юго-востока провинции, должен иметь первоочередное значение в дальнейших исследованиях провинциального урбанизма.

Несмотря на то, что развитие городов юго-востока римской Британии обладает рядом сходных черт, следует помнить, что в нашем распоряжении нет типичного города, который мог бы служить образцом римско-британского урбанизма. В действительности региональный урбанизм представляется внутренне сложным явлением, а возникновение и судьба каждого из названных городских центров определялись целым рядом факторов. Эти факторы можно объединить в три основных группы:

– римский фактор, который включает как активность провинциальных должностных лиц, так и влияние переселенцев (торговцев, солдат, ремесленников, авантюристов и других) из других областей империи, приносивших с собой обычаи и традиции, новые для жителей острова;

– бриттский фактор, к которому можно отнести желание и способность местной знати участвовать в процессе урбанизации, присутствие в городских сообществах бриттов, сохранявших (хотя бы частично) свои идентичности и привычки;

– географический фактор – расположение поселения, его отношение к существовавшим системам коммуникаций и торговли, связи с доримскими населенными пунктами и религиозными центрами.

В каждом случае римско-британского урбанизма мы можем видеть различные комбинации этих факторов. Если стратегически выгодное положение совпадало с особым вниманием провинциальных властей и отсутствием местного влияния, как в случае с Лондинием, то возникал город, в котором преобладало римское начало. Если среди бриттских племен находились элиты, заинтересованные в интеграции в новое провинциальное общество и способные заручиться поддержкой римских властей, появлялся римско-британский город, подобный Каллеве или Веруламию. Неудобное расположение, отсутствие значительного числа мигрантов и активных проримских групп обрекало городское поселение на медленное развитие – такой оказалась судьба Венты бельгов. «Паззл» города в каждом случае собирался несколько иначе, поэтому, возможно, исследователям будет уместнее говорить не о единообразном и общем урбанизме на юго-востоке провинции, но о различных урбанизмах.