Мы не так уж много знаем о погребальных обычаях Спарты. Одно известно вполне определенно: погребальные обряды здесь были намного скромнее, чем в прочих греческих государствах¹. Спартанцы, как известно, по крайней мере в классический период оставляли могилы анонимными, лишенными имен усопших, в отличие, например, от Афин². Это отражало ключевую для Спарты идею равноправия граждан, оформление которой они связывали с законодательством Ликурга. Спартанцы действительно достаточно рано, видимо, в эпоху архаики уже называли себя гомеями (ὅμοιοι), т.е. «равными» или «одинаковыми» (Xen. Lac. pol. 13. 1; 7; Arist. Pol. 1306b. 30). И действительно, полноправные граждане во многих отношениях были равны между собой. Они получали одинаковое образование в военизированных школах-казармах, они одинаково питались в так называемых сисситиях – столовых клубах, они вносили одинаковые взносы на свое содержание, они все поголовно были военнообязанными и могли рассчитывать на равные стартовые условия в своей военной карьере. Вне Спарты историки и философы, такие как Ксенофонт или Платон, в своих трудах также делали акцент на силе эгалитарных тенденций в экономике и политике Спарты, при этом сознательно преуменьшая уровень экономической, социальной и политической дифференциации в спартанском обществе³.

Идея гражданского равенства, став главной «национальной идеей» спартанцев, активно поддерживалась всей государственной пропагандой. Конституционные преобразования, закрепленные в Большой Ретре (Plut. Lyc. 6), изменили не просто политическую систему, они со временем изменили весь образ жизни и, добавим, смерти спартанцев. Новации коснулись и погребальных практик, которые вошли интегральной частью в раннее законодательство и были вписаны в общий пропагандистский тренд гражданского равенства. Возможно, тогда же, уже в эпоху ранней архаики, были установлены и правила, касающиеся царских похорон.

В этой статье перед нами стоит вполне конкретная задача: оценить одну из важных деталей спартанской общественной жизни – царский погребальный обряд. Заметим, что в любом обществе погребальные обряды являются важной частью культурного кода и очень много говорят об их создателях. Это в полной мере верно и для Спарты. Детальное рассмотрение отдельных сторон этого обряда должно помочь нам хотя бы частично ответить на вопрос, почему спартанцы так упорно сохраняли у себя царскую власть на всем протяжении независимого существования этого государства.

Идея равенства, доведенная до своего логического завершения, привела в Спарте к обезличиванию могил рядовых граждан, на которых отсутствовали имена умерших (Plut. Lyc. 27. 2). Когда была введена эта практика, неизвестно, но мотивом ее, скорее всего, было желание властей лишить аристократические кланы возможности воздвигать пышные гробницы и таким образом демонстрировать свое богатство и знатность. По мнению М. Алексиу, «Ликург, сделав такой шаг вовремя, вместе с другими социальными и экономическими мерами, смог предотвратить рост могущества благородных семей, которые могли бросить вызов как положению царей, так и ограничениям, наложенным на экономическое и политическое развитие Спарты»⁴.

Подобной практики, заключающейся в обезличивании могил рядовых граждан, видимо, не было ни в одном греческом полисе в полном объеме, хотя в период архаики погребальный обряд и был упрощен во многих городах, о чем свидетельствуют как эпиграфические (Кеос: SIG 1218; Дельфы: Rhodes, Osborne 2007, 2–7), так и литературные источники (Dem. XLIII. 62–63; Plut. Sol. 12. 8; 21. 5; Cic. De leg. II. 59; 64–66; ср. Plat. Leg. XII. 958d–960a)⁵. Это, в частности, произошло в Афинах при Солоне, отменившем, по свидетельству Плутарха, «грубые, варварские обычаи, которые соблюдались большинством женщин» (Plut. Sol. 12. 8, пер. С.И. Соболевского)⁶. Видимо, выделение женщин как категории, которая требовала особого обуздания, указывает на их прежнее положение на похоронах, которое Солон счел уже неприемлемым⁷.

В Спарте также еще в период архаики были значительно сокращены похоронные церемонии, что, видимо, больно ударило по аристократическим родам и, наоборот, облегчило положение рядовых граждан. У Плутарха мы находим список принятых там мер, унифицирующих и упрощающих погребальные практики: «Ликург покончил с суевериями, которыми были окружены похороны, разрешив хоронить в черте города и вблизи святилищ⁸, и постановил не считать ничего, связанного с похоронами, скверной. Он запретил класть с покойником какое-либо имущество, а разрешил только заворачивать его в листья сливы и пурпурное покрывало и так погребать, всех одинаково (κατ᾽ ἴσον ἅπαντας)⁹. Он запретил надписи на могильных памятниках, за исключением тех, которые были воздвигнуты погибшим на войне, а также плач и рыдания при похоронах» (Plut. Mor. 238 d = Inst. Lac. 18, пер. М.Н. Ботвинника; см. также Plut. Lyc. 27. 1–2). Автором закона о погребении традиция называет Ликурга (Xen. Lac. pol. 15. 9). Впрочем, спартанцы любые преобразования, имевшие место в архаический период, связывали с именем Ликурга¹⁰.

Но, возможно, погребальный кодекс, упрощающий захоронения рядовых граждан, был принят не в рамках Ликургова законодательства, а несколько позже, в начале¹¹ или середине VI в., как часть законов о роскоши. Напомним, что именно в этот период были приняты подобные ограничения и в других греческих полисах. Нельзя исключить, что руку к этому закону приложил эфор Хилон¹², единственная известная нам, помимо царей, крупная политическая фигура той эпохи¹³. Возможно, именно при нем был введен запрет на чрезмерное проявление скорби и траура¹⁴.

Таким образом, спартанцы, лишившись права на сохранение своих имен на надгробиях, оказались после смерти более равными, чем были при жизни. Исключение было сделано только для двух категорий спартиатов. Первая категория – это те, кто погиб в сражениях (Plut. Lyc. 27. 2; Mor. 238 d = Inst. Lac. 18). Их имена сохранялись на надгробиях, однако сами камни, как правило, находились вне Спарты и оставались чрезвычайно простыми. Об этом установлении упоминает Плутарх: «У лакедемонян существует обычай: тела тех, кто умер на чужбине, погребать на месте кончины, тела же царей доставлять на родину» (Ages. 40. 3, пер. К.П. Лампсакова). При этом обычной практикой, по крайней мере начиная с середины VI в., было хоронить погибших или на полях сражений (Paus. IX. 2. 5), или на территориях близлежащих дружественных общин (Her. IX. 85; Xen. Hell. II. 4. 33). А вторая категория – это спартанские цари, вернее, те из них, кому удалось или погибнуть в бою, или спокойно умереть в собственной постели. Они сохраняли не только свои имена на надгробиях, но и удостаивались необычайно пышных для аскетичной Спарты похорон. Так что Спарта и здесь оказалась исключением из правил. В прочих полисах принятие ограничительных мер коснулось всех граждан без исключения и свидетельствовало о движении общества в сторону демократизации. А в Спарте этот закон действовал выборочно и никак не затронул похороны царей. Здесь полностью была сохранена древняя, по-восточному пышная погребальная церемония, которая так поразила Геродота. По словам Р. Паркера, «царские погребения были, конечно, среди самых зрелищных спектаклей, которые Пелопоннес когда-либо видел»¹⁵.

Поскольку похороны царей в Спарте – особенный феномен, пребывающий в резком контрасте со скромными погребальными обрядами для остальных спартанцев, мы позволим себе подробнее его рассмотреть. Обратимся прежде всего к литературным источникам. Они все неспартанского происхождения, но принадлежат историкам, хорошо знавшим спартанские реалии. Это, прежде всего, Геродот, Ксенофонт и Плутарх.

Наиболее подробно описал процесс погребения царей Геродот (VI. 58). Это описание составляет часть его экскурса, посвященного царской власти в Спарте (VI. 52–59). Поскольку греки, и в частности афиняне, мало что знали о внутреннем устройстве Спарты «из-за скрытности, господствующей у них всюду» (Thuc. V. 68. 2, пер. Г.А. Стратановского), то Геродот постарался в какой-то мере заполнить эту лакуну. Как заметил Нино Лураги, информация о Спарте у Геродота носит отчетливо этнографический характер, подобно информации о персах или египтянах¹⁶. Это верно и применительно к его рассказу о погребении спартанских царей. Для Геродота это, конечно, экзотика. Недаром он говорит, что «обычаи лакедемонян при кончине царей такие же, как и у азиатских варваров» (VI. 58. 2, здесь и далее пер. Г.А. Стратановского). С персидскими обычаями он сравнивает и поведение наследника, который, «вступив на престол, прощал спартанцам все долги царю или общине (τῷ βασιλέϊ ἢ τῷ δημοσίῳ)»¹⁷. Геродот указывает, что «и у персов также новый царь при восшествии на престол прощает недоимки всем городам» (VI. 59). Таким образом, Геродоту спартанцы напоминали своими обычаями персов, которых он, как уроженец Галикарнаса, хорошо знал (V. 80)¹⁸. Он подчеркивает излишнюю экзальтацию спартанцев во время похорон¹⁹ и необычную для бедной страны щедрость наследника. И то, и другое было нехарактерно для современников Геродота в прочих греческих государствах.

Конечно, царский погребальный обряд, описанный Геродотом, не был исключительно изобретением спартанцев. Когда-то подобные обряды существовали во многих греческих полисах, но с падением царской власти они исчезли. Правда, спартанцы внесли в церемонию похорон своих царей некоторые дополнения, которые были продиктованы реалиями, характерными только для Спарты. Связь низших слоев населения со спартанскими царями обусловила присутствие их представителей на похоронах. Геродот сообщает, что на царских похоронах по требованию властей должны были присутствовать не только спартанские граждане, но также периеки²⁰ и илоты: «Всякий раз, когда умирает царь лакедемонян, на погребении обязано присутствовать, кроме спартанцев (χωρὶς Σπαρτιητέων), также определенное число периеков. Много тысяч (πολλαὶ χιλιάδες) периеков, илотов и спартанцев вместе с женщинами собирается» (VI. 58. 2).

Обращает на себя внимание то, что Геродот упоминает периеков и илотов как категории населения, хорошо известные его читателям. Он никак не поясняет их статус. По словам комментатора Л. Скотта, для Геродота илоты были всего лишь «частью спартанского пейзажа»²¹.

Геродот перечислил три основные группы спартанского населения, представители которых должны были присутствовать на похоронах царя. Прежде всего он упомянул спартиатов, но не указал, все ли взрослое гражданское население должно было облечься в траур и принять участие в похоронной церемонии. Скорее всего, эта обязанность лежала на всех спартиатах, которые в тот момент находились в городе²². В те времена, когда писал Геродот, их численность была небольшой из-за начавшегося уже процесса олигантропии (ὀλιγανθρωπία – букв. «малолюдство»)²³. В любом случае, периеков и илотов было намного больше²⁴.

Но Геродот точных цифр не дает. Однако его слова об обязательном и, скорее всего, принудительном присутствии на похоронах определенного числа периеков (ἀριθμῷ τῶν περιοίκων ἀναγκαστοὺς ἐς τὸ κῆδος ἰέναι) ясно указывают на существование квоты, по крайней мере, для этих последних. Вероятно, эта квота была непостоянной величиной и могла меняться в зависимости от времени и обстоятельств похорон того или иного царя. Контекст позволяет предположить, что подобная квота существовала и для илотов. Верным кажется предположение А. Петропулу, что «те, кто участвовал в царских похоронах, представляли все население, видимо, пропорционально их социальному статусу: пара от каждой спартанской семьи, меньшее количество пар периеков и еще меньше илотов»²⁵.

Но любое, даже не очень значительное скопление в одном месте представителей низших классов должно было восприниматься спартанцами как вполне реальная для них угроза. И можно с уверенностью предполагать, что в обычное время в самом городе присутствовали только те немногочисленные периеки и илоты, которых использовали в качестве домашней прислуги или ремесленников. Велика вероятность, что на царские похороны приглашалась исключительно периекская аристократия из числа тех, кто делал себе карьеру в спартанской армии (Xen. Hell. V. 3. 9; Plut. Cleom. 11. 2). Кроме них могли присутствовать и представители зажиточных семей, которых также немало было среди периеков²⁶. Сами же периеки, скорее всего, воспринимали приглашение прибыть в Спарту вместе с женами и принять участие в торжественной церемонии как знак избранности. Для них подобное путешествие в столицу и участие в великолепном театральном зрелище, столь редком для аскетичной Спарты, могло стать предметом гордости и многолетних воспоминаний.

Больше всего удивляет в перечне Геродота упоминание илотов как обязательных участников погребальной процессии²⁷. Ведь если периеки, как правило, были лояльны по отношению к спартанцам, то илоты всегда оставались для них потенциальной, а иногда и реальной угрозой²⁸. И странным кажется обычай сознательно собирать их в самом центре государства²⁹. Видимо, присутствие илотов и периеков можно объяснить, прежде всего, религиозным фактором. Совместное участие представителей всех групп населения в погребальной церемонии, вероятно, должно было напомнить всем, и особенно подчиненным классам, что спартанские цари являются общими для них полубожественными предками и покровителями. Погребение царей становилось, таким образом, объединяющим моментом для всех сословий: граждан, периеков, илотов.

Вовлечение илотов и периеков в погребальный процесс, пышная и дорогостоящая церемония имели и другую цель: заставить всех присутствующих проникнуться убеждением в вечности и неизменности существования царской власти, а вместе с ней и всего Спартанского государства. Царское тело, таким образом, становилось для подчиненных классов символом авторитета Спарты и спартанцев³⁰.

Мы не знаем, должны ли были присутствовать на погребении обе группы илотов, лаконские и мессенские, или только одна из них³¹. Дать однозначный ответ на этот вопрос невозможно: слишком мал объем источников. Но можно высказать несколько предположений. Конечно, у лаконских илотов были более тесные контакты со спартанцами уже в силу их географического положения и более раннего закабаления³². Видимо, спартанцы не так сильно боялись собирать их в Спарте в момент погребения царя. Сами же лаконские илоты могли воспринимать свое присутствие на царских похоронах двояко: не обязательно как позорную и вынужденную обязанность, но и как знак особого доверия со стороны их хозяев-спартиатов. Если действительно в похоронной церемонии участвовали только лаконские илоты, для них это могло быть и знаком отличия от илотов Мессении. Во всяком случае, Геродот утверждает, что о кончине царя всадники сообщали только в пределах Лаконии (κατὰ πᾶσαν τὴν Λακωνικήν – VI. 58. 1). Это – единственное место у Геродота, которое позволяет предполагать, что речь идет именно о лаконских илотах.

Термин «Лакония», или «Лаконская земля», Геродот употребляет крайне редко. Он использует его только в том случае, если хочет точно определить территориальное расположение того или иного места или указать на какие-то особые кушанья или метрические единицы, принятые только в этой области. Так, говоря об Амомфарете, начальнике отряда из Питаны, одной из пяти спартанских об, Геродот употребляет выражение «лаконское войско», так как речь идет исключительно об отрядах, набранных по спартанским обам (IX. 53). Говоря о местечке под названием Форнак, историк указывает, что оно находится в Лаконии (τῆς Λακωνικῆς – I. 69. 4), а остров Кифера – у берегов Лаконии (ἐπὶ τὴν Λάκαιναν χώρην – VII. 235). Вес и объем положенных царям продуктов Геродот определяет как «лаконский медимн ячменной муки и лаконскую четверть вина» (VI. 57). Встречается у Геродота и такое выражение, как «лаконский обед» (Λακωνικὸν δεῖπνον – IX. 82). Так что под Лаконией Геродот явно понимает не государство in toto, а исключительно его лаконскую часть. Все немногочисленные места, где встречается этот термин или его производные, не оставляют сомнения, что Геродот прекрасно понимал разницу между Лакедемоном – т.е. всем Спартанским государством³³ – и той частью его территории, которая называлась Лаконией.

Но предположению, что на похороны царей приглашались только лаконские илоты, противоречит свидетельство Павсания. Автор «Описания Эллады» утверждает, что в договоре, заключенном между Спартой и Мессенией по окончании Первой Мессенской войны (конец VIII в.)³⁴, был «ритуальный» пункт. В нем было требование, «чтобы при погребении царей и других важных лиц мужчины и женщины из Мессении провожали их в черных одеждах» (ἄνδρας ἐκ τῆς Μεσσηνίας καὶ τὰς γυναῖκας – IV. 14. 4–5, пер. С.П. Кондратьева). Заметим, что ни у Павсания, ни у цитируемого им Тиртея вообще не упоминаются илоты³⁵. Судя по политическому компоненту соглашения, мессенцы были приравнены к лаконским периекам и отчасти сохраняли свою автономию. Пункт об участии мессенцев в погребальных церемониях спартанских царей и геронтов, видимо, вполне традиционен для подобных договоров в период архаики. Так, после победы Коринфа над Мегарами примерно в тот же период мегарян обязали посылать своих плакальщиков для участия в похоронах коринфских правителей из рода Бакхиадов (FGrHist. 327. F19). Если Павсаний верно изложил краткое содержание официального акта, навязанного Спартой Мессении как проигравшей стороне, то, видимо, в конце VIII в. мессенских илотов как объекта права еще не существовало. Поэтому затруднительно использовать данное свидетельство Павсания как доказательство обязательного присутствия мессенских илотов на похоронах спартанских царей. Не совсем ясными в разбираемом отрывке представляются слова Геродота, что «в каждом доме двое свободных людей – мужчина и женщина – должны облечься в траур (καταμιαίνεσθαι)³⁶» (VI. 58. 1). Комментатор Геродота Л. Скотт воспринимает эту фразу буквально и под свободными людьми в Лаконии понимает исключительно периеков³⁷. В качестве дополнительного аргумента приводятся слова Геродота, что не подчинившихся приказу «ожидает суровая кара» (ζημίαι μεγάλαι). По мнению Л. Скотта, подобное наказание могло относиться только к периекам. Но Геродот в этой фразе скорее хотел подчеркнуть не столько социальный статус скорбящих, сколько их количество и половую принадлежность. Так что под свободными людьми, скорее всего, следует понимать и спартиатов, и периеков вкупе. А что касается физических наказаний, то им могли подвергаться равно и периеки, и спартиаты. Последние к физическому насилию над собой были приучены с детства (Xen. Lac. pol. II. 8–9; Anab. IV. 6. 15; Plat. Leg. 633b).

Кроме мужского населения, в похоронной процедуре самое активное участие принимали женщины. Геродот упоминает их несколько раз. Именно с них начинался погребальный обряд: по его словам, «женщины ходят вокруг города и бьют в котлы» (VI. 58. 1). Предание свидетельствует, что не только в Спарте, но и в других греческих полисах женщины традиционно играли важную роль в траурных ритуалах. Видимо, до принятия законов об упрощении траурной церемонии роль женщин в погребальной церемонии была значительной: оплакивание усопшего вменялось им в обязанность и составляло непременную часть ритуала. Их плач, а также яростное раздирание волос, лица и одежды, особенно на официальных похоронах правителей и высших магистратов, были не проявлениями неконтролируемого горя, но частью обязательного ритуала³⁸. Но если в прочих государствах, таких как Афины при Солоне (Plut. Sol. 12. 8), главенствующая роль женщин в погребальных церемониях была признана нежелательной, то в Спарте, видимо, их участие в погребальном царском ритуале считалось обязательным и никогда не подвергалось какому-либо умалению.

Геродот, описывая процесс погребения царей, обращает внимание своего читателя на многолюдность и экзальтированность толпы, чьи проявления скорби, видимо, не только не сдерживались, но даже поощрялись как обязательные. По его словам, «много тысяч периеков, илотов и спартанцев вместе с женщинами … яростно бьют себя в лоб, поднимают громкие вопли и при этом причитают, что покойный царь был лучшим (ἄριστον) из царей» (VI. 58. 3). Провозглашение покойного лучшим из царей, скорее всего, было обязательным рефреном в заупокойной песне. Это был косвенный призыв, обращенный к следующему царю, соревноваться за право быть похороненным под такой же рефрен. Конечно, похороны во многих культурах сопровождались крайней идеализацией покойного, и Спарта не стала исключением. Напомним, что предписание не говорить о мертвых дурное традиция связывала со спартанским реформатором VI в. Хилоном (Diog. Laert. I. 3. 70)³⁹.

Толпа скорбящих, видимо, представляла собой единое целое, без какого-либо социального, полового или возрастного разделения. Это был тот редкий случай, когда всё переворачивалось, и прежде знакомое и обыденное представлялось в совершенно ином виде. Бесспорно, здесь срабатывали законы театрального действа. По этому поводу Плутарх заметил, что «в горе людям свойственно вести себя необычно» (Plut. Mor. 267 a = Quaest. Rom. 14, пер. Н.В. Брагинской).

Подобные экстравагантные признаки траура, видимо, были пережитками еще гомеровской эпохи (Il. XVIII. 23–35) и сохранялись в Спарте исключительно ради похоронной церемонии царей, и только царей. Остальные члены царской семьи в этом отношении были приравнены к рядовым гражданам. Всех остальных спартанцев провожали в последний путь или в полном молчании, или при сдержанных выражениях скорби ближайшими родственниками.

Геродот точно не говорит, где именно собирались участники царских похорон. Предполагают, что местом их сбора было царское кладбище⁴⁰. Гробницы Агиадов находились в Питане (Paus. III. 14. 2–3)⁴¹, а Еврипонтидов – в Лимнах (III. 12. 8)⁴². Такое расположение царских могил на двух противоположных городских окраинах вряд ли является случайностью. Убедительное объяснение этому предлагает Н. Рише. По его мнению, спартанцы имели склонность удваивать защищающих их богов и героев. В качестве примеров подобного феномена он приводит божественных близнецов Диоскуров, столь почитаемых в Спарте, и разную локализацию царских некрополей. По его словам, «Спарта охраняла свои границы с помощью могил двух династий: Еврипонтидов на юге и Агиадов на севере»⁴³.

В конце своего рассказа о погребении спартанских царей Геродот сообщает о продолжительности траура и о прекращении всякой деловой активности в этот период: «После погребения царя на десять дней закрыт суд и рынок, а также не бывает собраний по выборам должностных лиц (οὐδ᾽ ἀρχαιρεσίη συνίζει), но в эти дни все облекаются в траур» (VI. 58. 3). Упоминание Геродотом выборов кажется несколько странным. О каких выборах идет речь, непонятно. Иногда предполагают, что здесь Геродот намекает на избрание нового царя⁴⁴. Действительно, смена царей в Спарте происходила не совсем автоматически. При отсутствии споров между членами царской фамилии и возражений со стороны эфоров и геронтов новый царь утверждался, вероятно, без каких-либо обсуждений апеллой, т.е. всей гражданской общиной Спарты. Но в спорных случаях выборы нового царя, видимо, происходили в форме настоящего состязания, происходившего в апелле. Во всяком случае, так можно понять слова Ксенофонта, что «город (ἡ πόλις) избрал царем Агесилая» (Hell. III. 3. 4), «когда дни были очищены» (ἐπεὶ δὲ ὡσιώθησαν αἱ ἡμέραι), т.е. по окончании траура (III. 3. 1)⁴⁵.

Геродот упоминает еще одну особенность царской погребальной практики: «Если же смерть постигнет царя на поле брани, то в его доме устанавливают изображение (εἴδωλον)⁴⁶ покойного и на устланном ложе выносят» (VI. 58. 3). М. Тоэр, посвятивший статью анализу традиции об εἴδωλα, слова Геродота понимает следующим образом: εἴδωλον должен был присутствовать на похоронах любого спартанского царя, погибшего в бою, вне зависимости от наличия или отсутствия трупа⁴⁷. По его мнению, у современных комментаторов нет какой-либо веской причины уличать Геродота в неточности⁴⁸. Однако в науке давно утвердилось мнение, что появление εἴδωλα при погребении спартанских басилевсов могло быть новацией, введенной специально для царя Леонида⁴⁹, чье тело и отрубленная голова остались, видимо, в руках персов (Hdt. VII. 238)⁵⁰. Думают, что кенотаф⁵¹ Леонида, вероятно, был сооружен среди царских могил Агиадов специально для помещения туда εἴδωλον. По мнению А. Петропулу, захоронение εἴδωλα было погребальной практикой исключительно в Лаконии⁵². Εἴδωλον спартанского царя, вероятно, был важным материальным символом, обозначающим произошедшую со смертью царя метаморфозу – обретение им героического статуса⁵³.

Но Геродот не говорит ни слова о том, что спартанские цари получали героические почести после смерти. Комментаторы считают это важным упущением в его подробном рассказе о погребении царей⁵⁴. Эту лакуну помогает заполнить Ксенофонт: сошлемся на его сообщение, что «при погребении ему (царю Агису – Л. П.) были оказаны бόльшие почести, чем воздаются смертным» (Hell. III. 3. 1), и на его замечание в «Лакедемонской политии», что после смерти согласно законам Ликурга «лакедемонских царей чтили не как обыкновенных людей, но как героев» (15. 9, пер. Л.Г. Печатновой). Это означает, что те спартанские басилевсы, которые удостаивались царской процедуры погребения, почитались post mortem именно как герои. Даже Плистоанакта спартанцы в 427/426 г. восстановили в его правах исключительно по требованию Пифии, которая назвала опального царя «потомком полубога Зевсова сына» (Thuc. V. 16. 2; Plut. Mor. 403b = Pyth. or. 19). Как отметил М. Флауэр, «взаимопроницаемость таких категорий, как “смертный”, “герой” и “бог”, а также легкость перехода от одного к другому в Спарте были выражены более отчетливо, нежели в других общинах доэллинистической Греции»⁵⁵.

Что касается царя Леонида, то предполагаемые его останки были похоронены в Спарте спустя сорок лет после гибели царя в гробнице, специально для того построенной и расположенной недалеко от театра (Paus. III. 14. 1). Неясно, почему кости Леонида не были захоронены среди других царских могил Агиадов. Видимо, к середине V в. Леонид и триста спартанцев воспринимались в Спарте как безусловные герои, на чьем подвиге должны были воспитываться новые поколения граждан. Поэтому, как кажется, и было принято решение особо выделить гробницу Леонида, поместив ее ближе к агоре и центру города. Здесь же, по словам Павсания, стояла «и доска с именами всех тех, кто выдержал бой при Фермопилах против персов» (III. 14. 1)⁵⁶.

Размещение могил в городской черте было обычной практикой во многих греческих полисах, о чем свидетельствуют данные археологии⁵⁷. Спарта в этом отношении не была исключением. Согласно Плутарху, Ликург официально подтвердил этот обычай, сделав его законом (Plut. Mor. 238 d = Inst. Lac. 18). Возможно, Леонид был первым спартанцем, удостоившимся чести иметь отдельный памятник, расположенный вне места захоронения Агиадов. Позже рядом с памятником Леониду возникли и погребальные памятники двух других выдающихся спартанских военачальников, регента Павсания и Брасида (Paus. III. 14. 1)⁵⁸. Традицию «хоронить мертвых в самом городе и ставить надгробия близ храмов» Плутарх объясняет необходимостью усилить наглядную агитацию и приблизить ее к спартанской молодежи: по словам Плутарха, это было сделано для того, чтобы наполнить «город множеством поучительных примеров» (Lyc. 27. 1–2). Плутарх традиционно приписывает это установление, как и все прочие новации, Ликургу, хотя, скорее всего, подобная практика возникла достаточно поздно.

Мы знаем, что ко времени Геродота власть спартанских царей значительно ослабла. Они оставались верховными главнокомандующими, но все остальные функции им пришлось передать или разделить с эфорами и геронтами. Однако их хоронили и почитали после смерти, как гомеровских героев. Погребальный обряд, видимо, оставался в неизменном виде с очень ранних времен. Своей восточной пышностью и сложным ритуалом он не соответствовал всем остальным сторонам жизни спартанского общества. Более того, он не соответствовал и статусу спартанских басилевсов. Их царской власти не были присущи какие-либо атрибуты восточных монархий. Они скорее были первыми среди равных, и граждане могли общаться с ними совершенно свободно (Xen. Hell. V. 4. 28).

Итак, царский похоронный ритуал в Спарте был искусственно сохранен в своем архаичном виде, поскольку выполнял важную государственную функцию – передачу сакральной власти от умершего царя к его законному наследнику⁵⁹. Такая погребальная экстравагантность сохранялась в Спарте несмотря на то, что к V в. цари в значительной степени лишились реальной военно-политической и судебной власти. Но как сакральные фигуры они оставались очень значимы для общины даже после своей смерти. Если царь при жизни себя ничем не запятнал, то после смерти он, скорее всего, приобретал статус героя⁶⁰.

Из замечания Ксенофонта (Lac. pol. 15. 9) можно понять, что формально все спартанские цари после смерти получали героический статус, т.е. их героизация post mortem была связана исключительно с их царским положением⁶¹. Исключение составляли только цари, совершившие преступление⁶². Спартанские басилевсы были сакральными фигурами, и их посмертное почитание как героев поддерживало стабильное существование всей гражданской общины Спарты. Героизация по сути дела и была последним актом погребальной церемонии.

Такой пиетет спартанцев к своим царям как верховным жрецам при жизни и предметам героического культа после смерти отчасти был определен исключительным консерватизмом спартанского общества, его нежеланием менять что-либо, имеющее отношение к сфере идеологии. Но все же упорный отказ спартанцев вносить изменения и упрощения в погребальный царский обряд, видимо, объясняется еще и тем, что сама похоронная церемония выполняла важную идеологическую и пропагандистскую функцию: служила объединению всех сословий и напоминала о важности сохранения царской власти как обязательного компонента спартанской государственности.

На примере царской погребальной церемонии, совершаемой на «варварский» манер, специфичность спартанской царской власти в рамках общегреческого контекста выступает в высшей степени рельефно.